Пугачев-победитель

Больше полугода Петербург находился в состоянии временного паралича. Ответственность за этот паралич, если не всецело, то в весьма значительной степени ложится на петербургскую и укрывшуюся в Петербурге родовую и чиновную аристократию.

Надо заметить, что мысль о необходимости отдать власть в руки одного лица, снабдив это лицо диктаторскими полномочиями, родилась тут же вслед за катастрофой со «Славянкой» и исчезновением императрицы и наследника. Особенно эта мысль распространилась среди офицеров и части солдат, где выдвинули такое решение: «Ежели нет хозяина, то пока что нужен хоть управляющий. Пускай такой управляющий действует по своему разумению, с тем, чтобы после дать отчет хозяину. А ежели правителей будет много, то толку не быть: каждый в свою сторону тянуть будет».

Однако против этой вполне разумной мысли восстали «господа сенаторы» и по каким-то непонятным соображениям — высшее духовенство. Митрополиты петербургский Михаил и московский Савва, вскоре, впрочем, умерший, упорно твердили, что выбирать надо сразу царя, а не его заместителя, а то может статься, что заместитель, войдя во вкус правления, после помешает выборам настоящего царя. Родовитая аристократия разбилась на несколько партий, выдвигавших собственных соискателей на освободившийся престол. Особенно сильны были сторонники князя Владимира Долгорукого. Но в противовес этому имени менее родовитыми дворянами были выдвинуты иные имена: Юрия Белосельского-Белозерского, молодого Ивана Нарышкина, престарелого Андрея Звенигородского и другие. Сенаторы, ссылаясь на законы, изданные еще первым Российским императором, стремились поставить нового императора из своей среды и сделать зависимым от Сената. В свою очередь и титулованное дворянство добивалось ограничения прав монарха в пользу Совета Десяти, членами которого должны быть пожизненно с правом наследования представители от нескольких знатнейших семей: Долгоруких, Трубецких, Гагариных, Волконских, Голицыных и так далее.

Граф Орлов, сыгравший в свое время большую роль при возведении на престол Екатерины, в то лето, когда произошла катастрофа со «Славянкой», находился за границей, где лечился на водах, изумляя немцев роскошным окружением и царской щедростью. Когда он, встревоженный появившимися в разных германских «курантах» вестями о гибели императрицы и о взятии Москвы ордами самозванца, покинул целебные воды и добрался морем, через Данциг, до Петербурга, его встретили неприязненно и сенаторы, и представители древних родов: для первых он был опасен как влиятельное в армии, особенно в гвардии, лицо, а вторые смотрели на него, как на выскочку, лишь волей капризного случая попавшего в первые ряды сановников империи. Если Григорий Орлов и мог рассчитывать еще на кого-то, кроме офицерства, то почти исключительно на новую титулованную аристократию, для которой он был своим человеком. Однако эта аристократия, застигнутая бурными событиями, а, главное, потерявшая точку опоры в лице носителя короны, оказалась куда слабее своих противников. На протяжении многих месяцев Петербург с его ближайшими провинциями, то есть единственная часть русской земли, еще сохранившая и некоторые силы и, главное, самую мысль государственности, истощал свои силы в борьбе партий, кружков и отдельных лиц. Эта разруха жестоко отзывалась и на армии, даже на ее наиболее дисциплинированных и стойких частях — на гвардии. Армия не знала, кому же и во имя чего повиноваться. «Императрица погибла, наследник цесаревич погиб. Царский род пресекся. Сенат и Синод? Но кто такие эти господа сенаторы, — говорили в армии, — и почему надо повиноваться им, а не кому другому? Синод — это архиереи да митрополиты, их дело церковное. Командовать армией им не к лицу. Уж ежели на то пошло, у армии есть свои командиры».

Но эти «свои», близкие и понятные командиры, оставшись без царицы, размякли, как моток пряжи, снятый с веретена. Словно человек, у которого вынули спинной хребет.