Пугачев-победитель

— За что вы меня? Чем я вам помешал? — хрипел Минеев. — Ну, возьмите все мое добро, пользуйтесь, отпустите только душу на покаяние!

— Ах, сколь велика твоя доброта! — захихикал Прокопий, хлопая себя по бокам, словно от восхищения. — Слышь, Хлопка, то есть, сиятельный грахв? Подарил он нам все камешки эти... Берите, мол, пользуйтесь!

— Отпустите, я никому словом не обмолвлюсь! — стонал Минеев.

— Да ты и так, друг ты мой любезный, не обмолвишься, и без обещаний, — равнодушно отозвался Хлопуша. — А что касаемо твово вопросу: за что, мол, и все протчее, ну, так я тебе скажу напрямик: стал ты у нас под ногами путаться. Куда ни сунешься, на тебя наступишь. Надоело... Опять же, баринок ты. Дворянская косточка... Ишь, пузо какое отрастил...

Минеев застонал. По багровым с натуги щекам катились крупные слезы.

— Опять же, — продолжал Хлопуша, — вишь, тебе, барин, легулярная армия понадобилась. Ну, а мы тоже не дураки. Мы, брат, отлично понимаем, что к чему!

— Кабы была легулярная, то есть, армия, — пояснил Прокопий, — нам с самим вовсе бы и сладу не было. А нам это не столь удобно... Понял, енарал казанской?

Не удержался и пнул лежавшего Минеева в живот ногой.

— Кончайте что ли, ребята, — вымолвил Хлопуша. — Ты, Савка, что ли! У тебя пальцы здоровые...

Рослый варнак с изрытым оспой лицом присел возле Минеева на корточки, несколько мгновений смотрел ему в помутившиеся от ужаса глаза, потом выкинул вперед поросшие рыжими волосами руки с похожими на обрубки пальцами и сжал, как клещами, горло Минеева.

— Х-ха-а-х-харр! — захрипел Минеев.

— Нажми! Нажми! — извиваясь ужом, визжал Прокопий.

— Сейчас! Кончал базар! — отозвался рыжий Савка, нажимая.

Час спустя, поделивши по-братски богатство Минеева, неудачливого основателя регулярной армии нового «анпиратора», Хлопуша и Прокопий возвратились в Охотничий дворец. Пугачев почивал в своей спальне. Хлопуша и Прокопий, как ни в чем не бывало, уселись обедать. Но едва они успели насытиться, как поднялась суматоха и послышались тревожные крики: из Москвы прискакал, загнав по дороге нескольких коней, гонец от князя Мышкина-Мышецкого с известием, что в столице бунт.

— Какой бунт? Из чего бунт? Кто бунтует? — засыпал конца-казака вопросами Хлопуша.

— Вся Москва поднялась. Башкиров да татарченков бьют! Полыхает Москва!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Пока Прокопий, Юшка, Творогов и Хлопуша совещались, прискакал и второй гонец, а за ним и третий. Привезенные ими депеши от Мышкина-Мышецкого в общем подтверждали первое сообщение: в Москве бунт, москвичи избивают башкир и татар. В нескольких частях города пожар. В третьей депеше, писаной, видимо, наспех, на первом попавшемся листке бумаги, было упомянуто, что на гарнизон полагаться нельзя, ибо высланные против бунтующих солдаты явно сочувствуют толпе и даже помогают ей расправляться с «татарчуками».

«Кремль в безопасности, но только покуда. Поручиться за дальнейшее нельзя! — писал канцлер. — Требуется немедленное присутствие государя. Много повредило делу безумное кощунство «духомола» Терентия Рыжих против Иверской Божьей Матери. Терентий растерзан толпою там же, у часовни, но несметные толпы окружают Кремль, требуя выдачи сообщников Терентия, будто бы из яицких казаков...»

На этом письмо обрывалось.

Всполошившийся Прокопий Голобородько потащил за собой в спальню «анпиратора» Творогова и Хлопушу. Пугачев, пьяный и утомленный ласками Танюшки, крепко спал, обнимая смуглую красавицу.

— Государь! Проснись-ка! — прогундосил Хлопуша, стоя у двери.

— Иваныч! — визгливо вскрикнул потерявший голову Прокопий. — Вставай! Не время спать-то!

Пугачев зашевелился, раскрыл глаза и посмотрел на вошедших мутным, бессмысленным взором.

— Да вставай, Иваныч, тебе говорят! — теребил его Прокопий за плечо. — Слышь ты? В Москве бунт! Наших бьют!

Словно пружина подкинула Пугачева. Он вскочил и спустил голые волосатые ноги на лежащую у кровати шкуру медведя.

— Ась? Кого бьют? Кто бьет? За что? — забормотал он. — Енаралы, что ли, подступили? Аль поляки?

— Москвичи, Иваныч! Москва поднялась! Режут!

Тут только он спохватился, что трижды назвал «анпиратора» Иванычем, как звал раньше, задолго до принятия Пугачевым имени «Петра Федоровича». И вспомнил, как после взятия Казани тот же «Петр Федорович» однажды за «Иваныча» чуть не зарезал Юшку.

Охвативший Прокопия страх передался и самому «анпиратору». Он заметался, бормоча:

— Бежать надоть! Кони готовы? Скорей! Хлопка! А игде енарал Минеев?

— На какого шута Минеев тебе еще понадобился? — глухим голосом отозвался Хлопуша. — Нету его!

— Как нету? — изумился и испугался «анпиратор».

— Помер он! Скоропостижно помер Минеев-енарал! — зачастил Прокопий.

Пугачев обвел обоих полным злою тревогой взором. Увидел на лице Юшки растерянное и вместе мстительное выражение. Мгновенно сообразил.

— Убили, душегубы?

— Ну, и убили! Велика важность! — сердито ответил Хлопуша. — Он против твоей жизни замышлял!

Пугачев схватился за голову. Застонал: