Публичное одиночество

Вы можете представить себе, что человек, который знает, что его сын находится в Белом доме, поддержит тех, кто собирается этот дом расстреливать? Хотя бы из чисто элементарной логики этого не может быть.

И этого не было… (I, 38)

(1996)

Я считаю, что руководство страны в 1991 году совершило гигантскую ошибку.

Они могли все сделать в течение нескольких месяцев – вместо этого уехали отдыхать и делить портфели.

Эйфория победы привела к тому, что вместо того, чтобы отрубить, стали пилить. А это намного больнее и дольше.

Теперь есть новый опыт.

Кстати, обратите внимание: президент отказался от большого числа людей, которые его окружали в конце лета 1991 года… (I, 66)

1993 ГОД

(1993)

Меня часто спрашивают сегодня, что бы я делал, как бы вел себя, окажись в те трагические дни в Москве?

К слову говоря, я действительно не мог вырваться из Нижнего Новгорода на день, на полдня. На дворе уже глубокая осень, а по сценарию у меня – жаркий летний день, девочка шестилетняя, которую играет моя дочь, ходит по двору босиком…

Мог ли я остановить съемки и тем самым практически погубить картину, вложенный в нее труд сотен людей?

Тем трагичнее было мое положение, которого я бы врагу пережить не пожелал. Рваться душой в Москву, а здесь каждый день выходить на съемочную площадку, снимать положенные метры, стараясь ни в чем не давать себе поблажек…

И все же: на чьей стороне я бы был?

Уж, разумеется, под красными флагами и под портретами Сталина я бы не пошел никуда ни за что на свете. Но и Руцкого бы не бросил. Во всяком случае не принимал бы участия в его выкуривании. Другое дело, что всеми силами пытался бы отговаривать его от применения силы, оружия.

Сумел бы? Не знаю.

Но я бы постарался это сделать. И не потому, что имею какие-либо политические амбиции, а просто потому, что люблю этого искреннего, во многом наивного, но хорошего и живого человека, отношение к которому у меня никогда не зависело от занимаемой Руцким должности. (I, 53)

(1993)

Интервьюер:Как Вы оцениваете сегодня происшедшие события? По-моему, двух мнений быть не может: произошла страшная, кровавая национальная трагедия, невиновных в которой среди политиков нет. Виноват ли в случившемся Руцкой? Безусловно. Оправдать его действия ничто не может. Хотя, скажу честно, многое в его поведении, поступках в трагические часы мне неясно. Дело в том, что я слышал не одно его высказывание с резким осуждением большевизма, ставшего источником неисчислимых бед России. И говорилось это не на митинге, не в угоду сиюминутной политической конъюнктуре, а в личных, очень откровенных беседах.

Не надо забывать к тому же, что Руцкой – едва ли не единственный из политиков, который не вышел гордо из партии, когда это было уже вполне безопасно, а был исключен из нее агрессивным большинством. И в этом смысле союз Руцкого с Ампиловым, Макашовым для меня странен, страшен и необъясним. Как необъяснимы призывы вооружаться, брать штурмом «Останкино»…

Как это могло случиться, почему?

Наверняка на эти вопросы есть ответы, и я надеюсь, что со временем мы их получим.

Но, впрочем, возникают ведь и совсем другие вопросы. Например, такие: почему бездействовала армия в течение четырех часов, прошедших между призывом брать «Останкино» и самим штурмом?

Почему правительство, обнародовав Указ о чрезвычайном положении, не спешило ввести в действие механизм его исполнения?

Зададим и такие неудобные вопросы: а разве не обещал нам президент «горячей осени»? Разве не объезжал он накануне трагических событий войска – притом те самые, которые привлекаются в подобных ситуациях?

И еще.

Вместе с известными диссидентами Владимиром Максимовым, Андреем Синявским и Петром Егидесом, выступившими на днях в «Независимой газете», напомним, что трагедия началась с президентского указа, и спросим, хотя бы себя: неужели глава государства настолько близорук, что не мог рассчитать последствий, когда нарушал закон, по которому стал президентом?

И каков в этих событиях процент президентской близорукости, а каков – расчета?

Но не называется ли такой расчет провокацией? (I, 53)

(1993)

Впрочем, виноваты в случившемся не только политики…

Вспомните, разве обращение творческих союзов к президенту накануне и после трагических событий с требованием «раздавить гадину» ничего нам не напоминают?

Разве толпы зрителей, которые с детьми и болонками пришли посмотреть на показательный расстрел сограждан, никаких ассоциаций не вызывают в памяти?

Разве ситуация, когда Римма Казакова за ночь пишет стихотворение, в потном угаре вдохновения, рифмуя «убийцы-партийцы», не воскрешает перед нашими очами скорбный облик тех пиитов, что обслуживали тоталитарный режим со всей мощью творческого самоотречения?.. (I, 53)

У

УБИЙСТВО (2008)

Человек, поставленный в необходимость убить, достоин огромной жалости.

Страшно быть убитым, но не менее страшно быть убийцей. Ему до конца жизни придется носить ад в своей душе и пытаться отмолить этот грех. (I, 129)

УБОРКА