Публичное одиночество

То, о чем Вы сейчас говорите, это публицистика. Мы об этом слышим и видим по телевидению практически каждый день. Глубоко это оценить и ощутить можно только через время, к сожалению, а может быть, и к счастью. (I, 104)

«РУССКИЙ ДОМ» В БЕЛГРАДЕ

(2004)

«Русский Дом» в Белграде был сконструирован и построен русским офицером Василием Федоровичем Баумгартеном, который, кстати говоря, был и председателем Общества русских художников в Югославии.

Вообще, Белград, лицо его, во многом очень обязан русским талантам – русским архитекторам.

«Русский Дом» на долгие годы стал центром культуры русской эмиграции. В нем нашли пристанище русские художники, писатели, певцы.

В 1928 году в Белграде состоялся Первый съезд русских зарубежных писателей. Причем проходил он под патронатом короля Александра, знавшего русскую литературу и русский язык, очень уважавшего и любившего русское искусство вообще. Сто сорок тысяч франков было выделено из государственной казны на проведение съезда писателей. Трудно представить себе, что это было. Просто представить себе, что можно взять и вынуть деньги из казны для того, чтобы провести съезд писателей другой страны.

Маловероятно. Сегодня просто не верится. Тем не менее это случилось.

И сюда, в Белград, приехали и Шмелев, и Зайцев, и Мережковский, и Гиппиус. Более того, король Александр учредил награды и наградил четырнадцать человек орденами Святого Саввы разной степени.

Надо сказать, что не только художественная интеллигенция, но и очень много инженеров, преподавателей, топографов принимали активнейшее участие в жизни Югославии. Они организовывали факультеты, на которых обучали не только своих, но и местное население. И мне кажется, что вот это внутреннее движение навстречу друг другу было чрезвычайно продуктивным и созидательным.

Югославия дала русским, лишенным своей родины, вторую родину. Она дала им стол, кров, землю, и конечно же, русская эмиграция отплатила сторицей за гостеприимство своим сербским братьям.

Не знаю, как изменился бы мир?

Думаю, что, если бы не Вторая мировая война, те, кто приехал сюда, дали бы еще более глубокие корни. И, наверное, по-другому бы строилась и развивалась история Югославии. Но союзники и советские войска оказались здесь. Поэтому большинство русских эмигрантов, кто осел в Югославии, должны были покинуть ее и уехать – кто в Америку, кто во Францию, кто еще куда-то.

Тем не менее память о них здесь живет. Хотя бы только в таких вот замечательных зданиях, которые строили в Белграде наши архитекторы. (XV, 2)

РУЦКОЙ

(1991)

По моим впечатлениям, вице-президент Александр Владимирович Руцкой в какой-то степени управляем эмоцией и, может быть, даже не всегда своей.

Но это боец, это русский офицер и человек чести, с которым можно говорить открыто. (I, 38)

(1993)

Интервьюер:Теперь, когда Руцкой сидит в Лефортове, приходится читать в газетах, что именно Никита Михалков, художник с мировым именем, вскормил непомерные амбиции Руцкого…

Теперь можно написать все, что угодно: что я… (цитирую по памяти) опоил Руцкого отвратительным идеологическим пойлом, заставлял читать реакционного философа Ивана Ильина.

Улавливаете терминологию?

Поэтому, когда всякие услужливые журналисты пишут в своих суетливо-наглых изданиях, что я призывал Руцкого к вооруженному восстанию, что я примерял к его голове президентский венец, то это обыкновенная заказная чушь, которую и опровергать бессмысленно…

Руцкому незачем было лукавить со мной, и потому я уверенно могу сказать, что он глубоко переживал происходящее: развал великой некогда державы, экономическую разруху, массовое обнищание народа.

Глубокий ли он политик? Нет. Мог ли он им стать? Наверное, если бы учился, набирался опыта и терпения не только слушать, но и слышать мир вокруг себя.

Уверен – меньше всего в событиях последних месяцев им руководило честолюбие, все-таки он в первую очередь человек убеждений, человек офицерской чести. Я склонен предполагать, что Руцкой во многом стал заложником и ситуации, и своего характера – горячего и импульсивного. (I, 53)

(1994)

Моя дружба с Руцким не носит политического характера…

Я его любил как летчика, офицера русского, товарища моего, веселого, смеющегося, выпивающего, рассказывающего про свою жизнь и выслушивающего про мою жизнь. Для меня совершенно не обязательно разделять с ним политические взгляды для того, чтобы его любить.

И, слава богу, я умею отделять одно от другого.

Я никогда не выбирал друзей по их должностям. Он стал моим другом до того, как вице-президентом, он был моим другом и в тюрьме…

Это мое личное дело. (I, 65)

(1996)

Он мой товарищ. Друг мой. Я люблю его. И всегда пытался уберечь от тех ошибок, которые он совершал и которые будет совершать…