Птицелов

— Я прекрасно понимаю, что ты сейчас чувствуешь, уж поверь. Но это только смолоду честь дамы сердца дороже собственной жизни. Да и то не для всех. Теперь ты, конечно, будешь терзаться чувством вины. А может… пожалуй, я бы в твои годы выбрал именно это… да, ты станешь ненавидеть меня ещё сильнее, считая, что это я убил твою Гвеннет. Как ты там сказал: я нарочно оставил окно открытым. Да. Думай так. Но правда в том, малыш, что мы оба тут ни при чём. Эта малолетняя дура убила себя сама. Будет лучше, если ты поймёшь это здесь и сейчас, прежде, чем начнёшь забивать себе голову куртуазной дурью. Её и так в тебе уже скопилось больше чем нужно. — Он коротко вздохнул, подпёр голову рукой, слегка прищурившись, и в его глазах появилось то же выражение, что и после битвы на Плешивом поле, когда Марвин стоял перед ним и его друзьями, ещё не зная, с кем столкнулся. — Ну, и как порешим на сей раз? Я тебя не получил, но и ты лишился своей невесты. Так что, запишем боевую ничью?

— Я не признаю ничьих.

Он понял, что сказал, только когда услышал смех Лукаса. И подумал: интересно, а как звучит мой смех со стороны.

Наверное, точно так же?

— В таком случае можешь считать, что снова проиграл, — бросил Лукас и, поймав его ответный взгляд, беспечно хрустнул костяшками пальцев. — Но, вижу, хоть проигрывать-то ты уже научился.

Он встал.

— Ну что ж, я тебя больше не задерживаю. Если хочешь забрать тело — воля твоя. Но ты без коня, быстро до Стойнби не доберёшься, а от трупа дух пойдёт. Я бы тебе предложил скакуна из местных конюшен, да ты ведь не возьмёшь. Так что лучше тут её оставь, похороним как положено, не волнуйся.

И снова Марвина будто швырнуло наземь с немыслимой высоты, на которую грубо и безжалостно вздёрнуло минуту назад. Почему-то когда он находился рядом с Лукасом из Джейдри, иначе не бывало…

Или бывало?

Что-то здесь было не то. Да, в этих последних словах было что-то не так. Если он правду говорил, и они с Марвином в самом деле похожи, — то это было слишком. Даже для Лукаса. Даже для того Марвина, которым он мог бы стать с помощью такого учителя.

А ведь он мог бы.

Марвин поднялся, пошёл к двери, на пороге остановился, развернулся и сказал:

— Вы говорите, что я должен был бросить её, и что так поступили бы вы. Но я знаю, что вы никогда так не поступали. И вы понятия не имеете, о чём говорите.

Он не стал дожидаться ответа, и не задержался даже, чтобы увидеть, как изменилось его лицо — и изменилось ли.

Впрочем, в последнем он почти не сомневался.

— Скажите теперь, что вам жаль.

— Мне? Ничуть. Но я удивлён.

Он солгал. Дважды солгал — и хотя Лукас умел и любил лгать, эта двойная ложь далась ему неожиданно тяжело. Так тяжело, что он не смотрел на Марвина, произнося её.

Ему было жаль. И он не был удивлён.

Туман, душивший Хиртон с самого утра, расселся неожиданно быстро. И хотя белёсая дымка ещё висела в воздухе, когда Лукас перегнулся через подоконник, он тем не менее без труда разглядел очертания тела на камнях под башней. Только силуэт — белый, и кровь с такой высоты была не видна. Впрочем, её и пролилось совсем немного: Гвеннет из Стойнби размозжила себе череп аккуратно, не забрызгав платья. Она жила, как героиня куртуазного романа, и так же умерла: красиво, возвышенно и очень чисто.

Да уж, мать её, чище некуда.

Конечно, он знал, что она собирается покончить с собой. Понял это из единственного их разговора — когда она очнулась в Хиртоне и когда он лгал ей, обещая, что всё будет в порядке. Он уже тогда знал, что не будет, что девчонка на грани и вот-вот с неё соскользнёт. Но его это не озаботило — ведь он не предполагал, что она решится на этот шаг в самый неподходящий момент, спутав все его планы… Или предполагал?

Ведь он в самом деле оставил окно открытым. Он нарочно отыскал для встречи с Марвином самое мрачное место в замке… но это сейчас говорила рассудительная часть его сознания, а на деле — он ведь, едва войдя, сразу увидел это окно. Оно было закрыто, а Лукас его открыл. Просто потому, что здесь оказалось уж слишком душно — по крайней мере, ни о чём другом он тогда не думал. Не думал, хотя и видел в глазах Гвеннет из Стойнби отчаянную мольбу: кто-нибудь, откройте мне окно… Откройте, и я улечу на волю.

Ну, улетела теперь.