Птицелов

Позже Марвин думал, что должен был знать — и проклинал себя за это, хотя проклятия были незаслуженными, ведь он верил, искренне верил, что она всего лишь захотела прикрыть окно, потому что дуло и впрямь невыносимо. Поэтому он просто стоял и смотрел, как она встала, подошла к окну, взялась обеими руками за ставни, легко ступила на подоконник и прыгнула вниз. Марвин даже не сразу понял, что произошло — только что Гвеннет была здесь, сидела в кресле, сложив руки на талии, и недопитое вино в её кубке ещё не успело остыть… а теперь кресло опустело. И снаружи, далеко-далеко внизу, раздался глухой звук удара — это её тело разбилось о каменные плиты двора.

На несколько мгновений время словно застыло. Потом Лукас поднялся, подошёл к окну и перегнулся через подоконник. Марвин подумал, что сейчас вполне можно толкнуть его (…в спину…) и сбросить вниз, но он не мог сдвинуться с места. Только думал: что же он разглядывает там так долго, ведь туман, ничего не разобрать…

Паралич, охвативший его тело и разум, отпустил в тот самый миг, когда Лукас обернулся. Как ни странно, удовлетворённым он не выглядел, напротив, слегка помрачнел.

— Скажите теперь, что вам жаль, — хрипло проговорил Марвин.

— Мне? Ничуть. Но я удивлён. Сядь, поговорим по-человечески.

Он бросился в кресло и вытянул ноги, мрачнея всё больше, прямо на глазах. Какое-то время Марвин стоял, пошатываясь, испытывая мучительное желание кинуться к окну и посмотреть вниз, а может, бросить туда этого ублюдка, а может, броситься самому… Но вместо этого он сделал несколько шагов на негнущихся ногах и опустился в кресло, ещё помнящее тепло тела Гвеннет. Можно было даже допить её вино. На мгновение ему почти нестерпимо захотелось сделать это.

— С чего бы вам удивляться? — спросил он. — Вы знали, что она это сделает. Вы нарочно оставили окно открытым.

Лукас взглянул на него с одобрением.

— А ты явно воспрял духом. Минуту назад на тебя просто смотреть страшно было. Оно и понятно. Только что тебя заставляли сделать чудовищный, по твоему мнению, выбор — а тут, на тебе, никаких мук, всё решили за тебя. Причём именно так, как ты и хотел.

— Что вы… Нет! — в горле стоял ком, и слова казались глупыми, но молчать он не мог. — Я выбрал бы её жизнь… а не свою.

— Теперь это так легко говорить, да? — кивнул Лукас — и, Единый, снова эта проклятая улыбка! — И говорить, и верить. Да только за мгновение до того, как эта дура сиганула из окна, ты понял, что своя шкура дороже. Не отпирайся, сделай милость. По глазам-то всё было видно.

— Да нет же, Ледоруб вас раздери! — закричал Марвин, взбешённый его уверенностью. — Я как раз собирался сказать вам, чтобы вы оставили её в покое и…

— Можно вопрос? — перебил Лукас, с любопытством глядя на него. — Ты вот сейчас чувствуешь себя идиотом? Мне просто интересно, всегда ли ты себя чувствуешь так, как выглядишь. Нет?

«Почему я не убил его в лесу?» — это была единственная мысль, бившаяся в мозгу Марвина огромным кровавым сгустком. Почему я не убил его там, когда хотел, когда мог?!

— Жалеешь, что не убил меня, когда мог? Ну, я тебе скажу, отчего так. Ты опять вспомнил про свою честь и прочую хренотень, которой тебе забивали голову с пелёнок. И хорошо постарались, а ведь парень-то ты не без потенциала. Я только потому с тобой и вожусь, хотя, надо сказать, не думал, что всё так запущено.

— Возитесь? — с трудом переспросил Марвин.

— А что, нет? Ты хорош… Сейчас ты только волчонок, но из тебя может вырасти настоящий волк. Сильный, умный и опасный. И вот тогда я тебя убью. Или ты меня, — сказал Лукас и засмеялся.

Марвин ощутил, как в нём вновь поднимается волна ярости — дикой, тёмной и непреодолимой, как когда он молотил кулаком по вдавленной переносице кулачного бойца Уриса, когда сливался с жарким лоном королевы Ольвен в её пропахшей благовониями спальне, когда бросал обломок копья в спину Лукаса из Джейдри. И следующая мысль была огромной, как весь мир, и оттого страшной: «ОН ПРАВ. Я могу стать волком. Я могу, я… я хочу. Это моё, эта натура моя, это я — глубокие следы в свежем снегу и вереница кровавых пятен вдоль них…»

И скрип верёвки, трущейся об осиновый сук.

Чувство походило на наваждение и прошло так же быстро. Лукас глядел на него, будто ждал.

Внезапно чудовищность сказанного им дошла до Марвина.

— Вы что, в самом деле думаете, что я бы отдал Гвеннет вам на растерзание, а сам бы сбежал?!

— Растерзание… хорошее словечко, — задумчиво сказал Лукас. — Да. Я так думаю. И ты так думаешь. Потому что это по-волчьи.

— Она женщина, моя женщина, и я бы сделал всё, чтобы её спасти…

— Брось, парень, ты ведь даже не подошёл к окну, чтобы взглянуть на её тело.

— Я… — он задохнулся и стиснул подлокотники кресла с такой силой, что дерево заскрипело.

Лукас послал ему мимолётную улыбку.