Птицелов

Она сняла печатки, перевязывая его, а он — когда резал своё тело, и её голая рука прикасалась к его голой руке.

— Чутьё, — сказал Марвин. Принял наконец флягу, разорвав затянувшееся прикосновение, отхлебнул и закончил: — Чутьё меня никогда не подводило. Ну, теперь давай займёмся тобой. Не в лицо, да?

— Ага, — сказала она. Села на пятки и зажмурилась. Она ему доверяла. Ему, как она там сказала?.. Зелени, волчонку, воображавшему себя матёрым волком…

В своём глазу бревна обычно не видят, и котёнок, сказавший это, тоже лишь воображал себя рысью.

Марвин ударил её, как и обещал, не в лицо — а по шее, чуть ниже уха. Рысь рухнула наземь, прямо в костёр, потеряв сознание ещё прежде, чем коснулась земли. Марвин подхватил её, оттащил в сторону — почему-то она показалась ему довольно тяжёлой — и быстро сбил пламя, перекинувшееся на её штаны. Потом снял с девушки доспех, расстегнул ременной пояс и тщательно обыскал. Он и сам не смог бы ответить, что ищет, — просто это чувство было таким странным… чувство, с которым она смотрела на него и с которым он смотрел на неё. Здесь что-то было не так, и половину дня Марвин думал, что Рысь намерена убить его, но…

Но всё оказалось намного хуже.

Он не нашёл ничего на первый взгляд интересного: ножи, монеты, какой-то оберег, пучок трав. И клок бумаги, сложенный вчетверо и тщательно обёрнутый парусиновой тканью. Словно это было что-то очень важное для неё: что-то, что она бережно хранила. Марвин развернул письмо. И ещё прежде, чем пробежал его глазами, увидел — вернее, вспомнил: крупное размашистое «Л.» вместо подписи. Одно только «Л.», ленивым росчерком… тем самым ленивым росчерком.

Да уж, чутьё никогда его не подводило.

Марвин сел на землю. Голова у него шла кругом: от выпитого, выкуренного или от потери крови — один Ледоруб знает. Строчки плыли перед глазами, но он всё равно разбирал их, так ясно, словно сам написал.

Здравствуй.

Я надеюсь, ты в порядке и добром здравии. У меня есть кое-какая работа для тебя. Думаю, тебе понравится. Приезжай немедленно, дело очень спешное, и мне не на кого больше положиться. Подробности узнаешь у того, с кем прибудет письмо. Я на тебя рассчитываю.

Л.

Марвин посмотрел на Рысь, по-прежнему лежащую без движения. У самой её головы из земли торчал камень, крупный и острый. Марвин сложил письмо, завернул в парусину и сунул за пазуху. Свёрток свалился по груди вниз и застрял над повязкой, впитывая кровь. Марвин не стал его поправлять. Он встал на четвереньки, медленно, будто подбирающийся к жертве зверь, и придвинулся к Рыси. Его пятерня вплелась во всклокоченные пряди на её темени, потянула вверх, приподнимая затылок девушки над землёй — и над выступающим из земли камнем. Хватило бы одного удара, чтобы проломить ей череп. Но, конечно, Марвин не ограничился бы одним ударом. Он бы бил, и бил, и бил, пока не размозжил бы в месиво голову этой вероломной твари, выследившей его, втёршейся к нему в доверие, смотревшей на него так… так… как смотрел на него только Лукас из Джейдри. Лукас из Джейдри, который нанял её, чтобы она…

Чтобы она — что?

Если он убьёт её сейчас, кого он сможет об этом спросить?

Несколько мгновений Марвин ещё держал голову Рыси над камнем. Потом отпустил — и услышал, как она гулко, но несильно стукнулась о землю. Несколько минут сидел, подтянув колени к груди и обдумывая, что делать дальше. Потом шатко поднялся и двинулся к выходу. Он истекал кровью, и ему нужно было как можно быстрее добраться до Мекмиллена, чтобы не умереть прежде, чем он исполнит свой долг перед королём. А эта девчонка… эта дрянь… Если будет на то воля Единого — она никуда от него не денется.

Так вот это по-рыцарски… по-волчачьи.

Прежде чем покинуть пещеру и выйти в ночь, где ждали кони, он затоптал костёр.

* * *

Любая ловушка работает в обе стороны. Лукас в бытность свою Птицеловом запомнил это накрепко. Не стоило забывать об этом, ни когда ловишь сам, ни когда ловят тебя. В первом случае это помогает избежать возможной опасности, во втором — неожиданно кардинально сменить положение вещей, дав преимущества, на которые ты и рассчитывать не смел. Именно поэтому Лукас не стал изобличать игру Селест и не пытался вытрясти из неё правду. Он просто ушёл. Не сбежал, а именно ушёл, оставив прощальную записку, столь куртуазную, что почти оскорбительную. Мол, соблаговолите простить, месстрес, дела.

И до вечера слонялся по своему дому в Новой Таймене, пока она не прислала за ним Илье.