Птица огня

Музыкант, не меняя положения пальцев, стал двигать ладонь вдоль деки, но до того неторопливо, что сидящие позади обратили на это внимание тогда лишь, когда ладонь сместилась уже на две своих ширины. Плектром же музыкант все сильнее давил на струны, таким образом в дело вступало все больше волосков неравномерной щетки, и все грубее были эти волоски. Звук становился беспокойнее, скрипучее. Монотонный шум наполнил комнату. С каждым проходом плектра, звук приобретал новые черты, растушевывал постепенно некоторую резкость, писклявость, обретал форму. И в какой-то момент музыкант, надавив плектром, сдвинул большим пальцем щетку, и она, съехав в сторону, упала у его колен. И тогда, дотронувшись без перерыва до струн самим плектром, впрочем, все еще покрытым чем-то у своего основания, музыкант поплыл в пространстве. Или, скорее, само пространство потекло вокруг него. Казалось, протяни руку — коснешься звука, и он обхватит тебя, понесет, может быть, потоком, неспособным вырваться из закрытой комнаты, а возможно — окружит и задушит, как змея. Звук просачивался сквозь жирные щели, трещины, плохо подогнанные бревна и ставни, и шипел, выбравшись на солнечный свет.

Все кругом полнилось однообразным и неестественным гулом.

В темноте появился свет. Откуда он взялся сидевшие позади музыканта родители больной поняли не сразу, и лишь секунды, или минуты, или часы спустя, когда свет уже озарил пятнышками белесыми стены, они догадались, что источает его их собственная маленькая дочь, хрипло стонущая на полу. Крошечные, как светлячки, белые горошинки вспухали где-то у нее под кожей, плавали там и волновались. Спустя какое-то совсем неопределимое по ощущениям время светлячки эти потекли вдоль всего тела девочки — из ног, из рук, из живота — вверх, к горлу, к лицу, и стали высыпать наружу маленькими стайками через нос, уши, приоткрытый болезненно рот. Как пчелиный рой, они, закручиваясь вихрем, поднимались к потолку и немного зеленели там, рассыпались, растекались вверху, как вода по земле. Девочка затряслась и громко застонала, а звук от инструмента приобрел масштаб такого вселенского гула, что затрещали стены, задвигались, стали выгибаться наружу, будто маленький домишко переполнился этим гулом дальше некуда и вот-вот грозился лопнуть. Но вместо того, чтоб рассыпаться на части, дом словно бы начал расширяться. Стены раздались в стороны. Занавешенные ставни двинулись прочь от сидящих, будто те оказались в лодке, уплывающей от берега и его огней. Пол заходил ходуном. Пространство, темное и душное, теряло ясность форм. Так нарисованное на песке стирают раз за разом набегающие волны.

То белые, то ярко-зеленые светлячки заполнили комнату, завертелись друг вокруг друга и принялись собираться в громадный глубок, будто обволакивавший их гул инструмента не давал им вырваться наружу, кружил их в себе. Стены, пол, воздух — все вибрировало, еле заметно, но с умиротворяющим постоянством…

И тогда что-то случилось.

Никто поначалу не понял — что, даже музыкант не успел сообразить. Что-то стукнуло, что-то глухо ударилось, и как-то сразу стало неправильно… Целые секунды спустя музыкант понял, что откуда-то с полатей свалилась к его ногам деревянная ложка — хотя он просил убрать все, что может сдвинуться — и, упав, погасила свечу.

Женщина ахнула! Слишком громко…

Звук упавшей ложки и женский голос спутали сложную гармонию гаюдуна. Пространство всколыхнулось.

Клубок светлячков, летевших изо рта девочки, дернулся, затрещал! Вдруг он разорвался на несколько частей. Части эти налились инфернальным красным светом, завертелись и стали собираться обратно в плотную массу, в одного исполинского светляка.

Мелкая мошкара, скользившая у стен комнаты, бросилась на людей. Брызнула кровь!

Музыкант вздрогнул от неожиданности, ритм сбился окончательно, сорвалась звуковая волна, рассыпалась и осколками исполосовала пространство, зашлепала по стенам. Треснула сама ткань мира…

Сквозь щели в полах, сквозь дырки в стенах и разрывы в потолке — отовсюду разом поползли черно-коричневыми угрями извивающиеся волосатые пальцы с гнутыми когтями на концах. Они хрустели костяшками и ломали все вокруг себя, тянулись к людям, к темноте и к клокочущему клубку красного цвета. И, как и он, когтистые пальцы эти сияли ненормальным, ничего не освещающим огнем.

Музыкант сделал какое-то быстрое движение ладонью, и составной плектр вывалился на пол, а на его месте тотчас появился новый: поменьше, белый, твердый, как из слоновой кости. До сих пор он прятался где-то между средним и безымянным пальцами — на всякий случай.