Птица огня

— Сидите тихонько-тихонько, — сказал он после многозначительной паузы. — Лучше и глаза закройте. Не шумите, не фыркайте. Когда понадобится помощь — я вас окликну. А до этого под руку — не надо, прошу покорнейше, — он аккуратно вытер тряпочкой лишнюю мазь со щеточки плектра. — Я вам историю расскажу. Был у меня друг. Звали Чапалуга… если не вру. Хотя, чего же был? Жив, конечно, до сих пор прожигает… Да и не друг он мне, собственно, и не приятель никакой, не встречались даже, не виделись ни разу. И звать его как-то по-другому, что-то там на «пэ» или… Или что-то там такое, не знаю… Короче говоря, случилась история. Собрались, дом, тишина. На постели — больной. По стенам родственники нависают, как палачи. Вот музыкант заиграл, затеребенькал. Тишина, идет работа, развивается тихонько. Медленно, не спеша. Проходят минуты, проходят часы… И тут — рраз! — кто-то возьми да кашляни!.. Хотел сказать — пукни, но нет, кашляни. Мощно, умело. Как по стене кувалдой. С перепугу у Чапалуги дрогнула рука, пальцы по струнам звенькнули, цапнули чего не надо было… И все, батюшки-матушки… Наутро в комнату заходят — а там все стены с потолком кровью залиты, и люди без голов. Все до единого!

— Вы же сказали, что ваш друг жив⁉

— Да вы мне верьте больше, — музыкант отмахнулся. — Мало ли чего я сказал⁉ Вот еще могу, например, другой случай. Из нашей страшной жизни. Есть у нас в артели девушка-красавица, распрекрасная такая, что только ночью из дому выйдет — цветы опадают от зависти… Пригласили ее тоже как-то раз. Кто б такую не пригласил? Ха! Так вот, зашла она, села на стул у больного, достала инструмент. Что у нее там было — врать не стану, чуть ли не ямидали. Это такой инструмент, что… Лучше вам и не знать, что это за такой инструмент… Сидит, короче говоря, играет, извлекает, скажем так, звук. Больному в постели легче, он уже и глаза открыл, и красавицей нашей любуется, все у него замечательно, в общем, жизнь удалась. А за дверью пол деревни собралось, и все бубнят, и все тарабарят, и все шумят, как будто медведи оргию завели и танцами развлекаются. Как демоны из преисподней! И в момент самый ответственный, в кульминационный, можно сказать, кто-то там что-то уронил. Кувшин с араком, я так предполагаю, или вином, потому что вопль поднялся неописуемый. И наша девушка-красавица, прекрасная, как золотая луна на небесах, и без того на иголках — сфальшивила. Чуток совсем, на четвертинку, на восьмерочку. Но сфальшивила! И разом — тишина… Как в гробу, который уже два года под землей зарыт. Тишина — и все… Она перепуганная к двери, а за ней — стены с потолком кровью залиты, и люди без голов. Все до единого!

— Ужас какой…

Музыкант второй раз вытер щетку плектра, встряхнул ее для верности, затем вытащил из ящика новую тряпочку — красную, с пупырышками — и запихнул на деку под струны.

— А вот был еще случай — из самых возмутительных… Пригласило одного музыканта дворянское семейство. Люди большие, высокие, со светлыми, хотя немного извращенными лицами. Красивые, как тыквы подгнившие. Князьки-бароны да шахи-падишахи, тьфу. И говорят они музыканту, значит, помоги, излечи, значит, нашего сына от тупости. Мы тебе за это ничего не пожалеем, по крайней мере покормим помоями в сыром хлеву… Музыкант протестовал, ругался, кусаться начал. Да как же, говорит, от тупости-то я? Это не по моей части, я и сам, в общем и целом — музыкант… Но согласился, после нескольких кулачных аргументов, сел. Играет, значит, на барабане пристукивает. Не таком, как у меня, а побольше, посолиднее. Сидит час, сидит второй. Сидит день, сидит третий. Не выдержала мать, заходит тихонько в комнату, крадучись, но гордо, и спрашивает сына — ну что, родненький, поумнел немного, идиот? Музыкант, дурак, как и все мы, со смеху так и прыснул. Рукой по барабану припадочно — шмяк! И все.

— Кошмар какой!

— Что такое?

— Стены с потолком кровью залиты, и люди без голов?

— Девушка, вам бы романы писать, но да — стены рассыпались, занавески порвались. Одни руины там теперь, ничего не осталось. Даже земля на куски раскололась.

— Все, молчу, ни слова не скажу.

— Слава падишахам…

Музыкант наконец закончил подготовку и внимательно осмотрел инструмент.

— А сын-то дураком и остался, — зачем-то добавил он.

Женщина снова хотела что-то сказать, но, открыв только рот, — одернула себя.

Музыкант же уложил гаюдун поудобнее, чтобы тяжелые колки не тянули его вниз с колен, и сказал:

— Начинаю. Тихо все.

Он вздохнул и одной рукой принялся медленно водить щеткой плектра по струнам, а ладонь другой просто положил на середину деки, придавив струны как будто без какой-то особой системы. Шелест — а скорее скрип — едва был слышим в тишине, и потрескивание слабенькой свечки почти перешептывало грубый шум, так не похожий на музыку, которую должен бы играть этот инструмент.