Птица не упадет

— За райскими вратами, в земле никогда-никогда на материке всегда… — Улыбка Ирены стала ехидной, презрительной и полной яда. — Короче говоря, дорогая, Марк Андерс прыгал на мне, как резиновый мяч.

Выражение лица Бури доставило ей такое острое наслаждение, какого она в жизни не испытывала.

* * *

— Три дня назад министерство шахт намеренно разорвало соглашение с вашим профсоюзом, которое позволяло поддерживать статус-кво. Разорвало на тысячи клочков и швырнуло их рабочим в лицо!

Фергюс Макдональд говорил со сдержанной яростью, и его голос проникал в самые дальние уголки зала. Даже скандалисты, которые принесли с собой бутылки в бумажных пакетах и сидели в последних рядах, затихли. Все напряженно слушали. Рослый Гарри Фишер, сидевший рядом с Фергюсом, повернул голову, разглядывая из-под нависших бровей этого человека; морщинистая кожа на его лице обвисла, как бульдожьи брылья. Он снова подивился тому, как менялся Фергюс Макдональд, когда начинал говорить.

Обычно это был невзрачный человек с небольшим животиком, начинающим портить худую фигуру, в дешевом, плохо сидящем костюме с вытертыми локтями, в рубашке с грязным воротничком, с пятнами на галстуке. Редеющие волосы начинались волнистыми клочьями на шее, далеко отступали от лба, а на темени светилась маленькая розовая лысина. Лицо — серое от въевшейся грязи и машинного масла, но когда под красным флагом и эмблемой Единого профсоюза шахтеров Фергюс стоит на помосте и смотрит в набитый людьми зал, он становится выше ростом: удивительнейшее физическое явление. Он кажется моложе, а яростная горячая страстность его слов заставляет забыть о поношенной одежде и оказывает необыкновенное воздействие на слушателей.

— Братья! — Он еще больше возвысил голос. — Когда после рождественского спада шахты снова откроются, две тысячи наших братьев будут уволены, выброшены на улицу, выкинуты, как старые стоптанные ботинки.

Зал загудел — так предостерегающе гудит улей в жаркий летний день, но неподвижность тысяч тел, плотно прижатых друг к другу, была более угрожающей, чем любое движение.

— Братья! — Фергюс медленным гипнотическим движением поднял руки. — Братья. В конце этого месяца и в каждый следующий месяц еще шестьсот человек будут… — он снова помолчал и выкрикнул официальный термин, — сокращены!

Всех словно шатнуло от этого слова, собравшиеся оторопели, как от физического удара. Надолго воцарилась тишина. Наконец кто-то в глубине зала закричал:

— Нет, братья, нет!

Все взревели. Этот звук был подобен прибою в бурный день, когда волны обрушиваются на прибрежные скалы.

Фергюс дал им покричать, а сам засунул большие пальцы за помятый жилет и наблюдал за слушателями, наслаждаясь экзальтацией, эйфорией власти. Он просчитывал силу их реакции, и в тот момент, когда она начала слабеть, поднял обе руки, и почти мгновенно в зале установилась тишина.

— Братья! Знаете ли вы, что заработная плата черных составляет два шиллинга два пенса в день? Только черный может жить на такую зарплату! — Он позволил им усвоить это, но ненадолго замолчал и продолжил, задав разумный вопрос: — Кто займет место двух тысяч наших братьев, которые уже лишились работы? Кто заменит шестьсот человек, которые лишатся работы в конце этого месяца и еще шестьсот в конце следующего? Кто отберет работу у тебя? — Он выбрал одного человека и показал на него пальцем, обвиняя. — Кто вырвет кусок изо рта у твоих детей? — Он театрально ждал ответа, наклонив голову, улыбаясь, а его глаза горели. — Братья! Я скажу вам, кто это будет! Кафир за два шиллинга два пенса. Вот кто!

Зал вскочил; где-то с грохотом рухнула скамья, голоса были полны ярости, все сжимали кулаки.

— Нет, братья, нет!

Все затопали в такт песне и принялись размахивать кулаками.

Фергюс Макдональд сел, и Гарри Фишер молча поздравил его, стиснув медвежьей хваткой плечо, прежде чем встал сам.

— Исполком рекомендует нашему союзу начать всеобщую забастовку. Ставлю вопрос на голосование, братья, — взревел он, но его голос потонул в криках толпы:

— Забастовка! Все за! Бастовать!

Фергюс наклонился вперед и посмотрел вдоль длинного стола.

Темная голова Хелен склонилась к книге записей, но Хелен почувствовала его взгляд и подняла голову. На ее лице было выражение фанатичного экстаза, в глазах — открытое восхищение; его он видел только в подобные моменты.

Как-то Гарри Фишер сказал ему: «Власть для всех женщин — самое сильное эротическое средство. Каким бы слабым ни было тело, каким бы уродом мужчина ни был, власть делает его неотразимым».

В громе тысяч голосов, в топоте ног и кружащем голову реве Фергюс снова вскочил.

— Владельцы шахт, хозяева бросили нам вызов, они с презрением встретили ваших представителей, публично заявили, что мы слишком трусливы, чтобы объединиться и начать общую забастовку! Что ж, братья, мы им покажем!

Толпа снова взревела, и Фергюс только через минуту призвал к тишине.