Пташка

– Станешь ли моей? Разуешь ли меня? – прошептал Бьярки, не выпуская ее из своих рук, но одновременно не решаясь пошевелиться, и Гнеда, возвращая его дыхание, быстро проговорила:

– Да, да, да…

Она робко и в то же время отчаянно поцеловала его в краешек рта, в нижнюю губу, наконец добралась до тонкой расселинки, трепеща от распирающего изнутри безудержного счастья, возбуждения и смелости. Гнеда не могла понять, почему Бьярки застыл в оцепенении, почему смотрит на нее испуганными глазами, почему не отвечает на ласку. Девушка чувствовала, что он прилагает все оставшиеся силы, зачем-то сопротивляется, хотя его тело гудит, как улей, полный разъяренных пчел.

Гнеда знала, что заслонка, которую Бьярки из последней мочи держал, вот-вот рухнет, и удвоила напор, прижимаясь, вминаясь всем телом, сведенная с ума его запахом, хлынувшим со всех сторон, жаром, мелкой дрожью, пробиравшей юношу с головы до ног.

Девушка коснулась губами шеи Бьярки, и он дернулся, на миг прикрыв глаза не то от боли, не то от удовольствия. Подчиняясь наитию, заставившему забыть о смущении, Гнеда обвила стан юноши руками, будто стараясь вобрать его в себя, влепить, сделаться с ним единым целым, и ощутила, как окаменели все его мышцы, как взмокла рубаха на спине.

И вдруг он оттолкнул ее. Не грубо, но беспрекословно, и внутри Гнеды с резким свистом лопнуло какое-то сухожилие, больно и гулко. Она попробовала рвануться обратно к Бьярки, но он выставил одну руку, не давая ей приблизиться, зажимая себе рот тыльной стороной другой, точно в попытке стереть с себя ее поцелуй, и это стоило ему таких усилий, что на лбу выступила испарина.

– Не так. – Боярин замотал головой, и пряди потемнели от пота. – Я справлю тебе самую славную свадьбу. Достойную княжеской дочери. Одену в самые дорогие наряды. О твоем пире будут слагать песни через года. Я хочу, чтобы все видели тебя. Все, кто смел пренебрегать… Все станут свидетелями… Все убедятся…

Гнеда смотрела в его расширившиеся, почти безумные глаза и читала все, что Бьярки не сказал, каждое не произнесенное им слово. Что он хотел подарить ей, незаконной дочери, не знавшей ни отца, ни матери, не ведающей даже своего настоящего имени, первый в ее жизни обряд, введший бы Гнеду в мир. Родивший бы ее заново и честно в его семье. Приравнявший бы, наконец, к остальным людям. Он хотел сделать все по правде. Хотел отплатить за обиды, что нанес когда-то, за которые, уже получив прощение Гнеды, до сих пор не мог простить себя сам.

Бьярки все еще думал, что это что-то значило для Гнеды.

Странно, но она тоже так полагала. Совсем недавно. А теперь в одночасье поняла, что все это не несет никакого смысла. Что незаметно для себя обрела свободу. Что ценность имеет лишь он и она, их переплетенные руки, переплетенные взгляды, переплетенные души.

Гнеда сделала шаг.

– Наши свидетели – Небо и Земля, и мне не нужны другие.

Не отрываясь от очей Бьярки, перебарывая сковывающее ее стеснение, она развязала пояс. С тихим шелестом понёва опустилась к их ногам, и юноша проводил ее недоверчивым взглядом. Девушка сглотнула и, переступив через ворох темной ткани, подошла вплотную к боярину. Бьярки по-прежнему не двигался, и под его немигающим взором Гнеда чувствовала, как лицо становится пунцовым.

Она ждала его касания. Огня, зажигающегося в глубине глаз. Улыбки. Одобрения. Но он стоял как истукан из степи, каменный и холодный.

Гнеда коснулась своих волос, чтобы распустить их, но подрагивающие руки не слушались. Она замерла, всеми силами сдерживая накатившее на нее отчаяние. И вдруг с кратким отрывистым выдохом Бьярки отвел ее ладони и принялся сам расплетать косу. Звено за звеном он разбирал вороные пряди, слегка нахмурившись и сжав губы, сосредоточенно и очень осторожно, не поднимая глаз от своего занятия. Закончив, Бьярки чуть отодвинулся, чтобы оценить свою работу, и невесомо провел костяшками пальцев по щеке девушки, будто желая приободрить.

Несмотря на внешнее спокойствие, боярин был бледен и взволнован. Последняя внутренняя узда еще сдерживала его, и он не позволял себе коснуться Гнеды по-настоящему, но девушка уцепилась за его руку и стиснула в своей.

Одно бесконечное мгновение они смотрели друг на друга в полутьме, которую уже не мог рассеять почти потухнувший светильник. Бьярки пытался устоять на самом краю своих пошатнувшихся представлений о правильном и должном, но Гнеда уже ступила в пропасть, безжалостно увлекая его за собой.

Ни один из них не знал, как в точности все должно происходить, но будто звери, безотчетно ведавшие обычай, они безошибочно исполняли свое таинство.

Взявшись за руки, оба подошли к постели, и Бьярки сел, не отпуская взора Гнеды, ухватившись за незримую нить, ставшую вмиг не менее крепкой и жизненно необходимой, чем пуповина для матери и чада.