Псы Вавилона

Джоник вытаращил глаза. Волна ужаса и омерзения накатила на него.

— Что это? — произнес он, обращаясь к Всесвят-скому.

— Их работа... В которых вы не верите... — В словах звучала явная насмешка.

Молодая татарка неожиданно издала утробный звук и согнулась в приступе тошноты.

Валитов поморщился и что-то коротко сказал пожилой. Та подхватила молодайку и потащила ее в дом.

— Хочешь — верь, а хочешь — не верь, — обратился Валитов к американцу, — а он тут как тут и разрешения не спрашивает. В дом не попал, так собака зарезал. Показывает: самый сильный и ничего не боится. — Валитов сплюнул и скороговоркой забормотал арабскую молитву. — На все воля Аллаха, — заключил он. — Раз есть шайтан, значит, так повелел Аллах, милостивый и милосердный. Для чего — не знаю. Может, посылает испытания.

Джоник плелся домой, раздираемый сомнениями. С одной стороны, он не мог заставить себя поверить в услышанное, с другой — факты, казалось, говорили об обратном. Ведь не мог же Валитов убить собственную собаку таким ужасным способом? Для чего? Какой ему смысл морочить голову, скажем, Джонику, да и любому другому? Валитов производит впечатление солидного, степенного человека — патриарха рода, аксакала... Всесвятский устроил спектакль? Этот человек представлялся Джонику весьма темным и совершенно непонятным, но даже при таком восприятии было неясно, для чего ему нужна подобная мистификация. Да и в момент ночных стуков и возни он оставался в комнате. Его сообщники? Маловероятно. Какой в этом смысл?

Так ничего для себя не решив, Джоник постарался избавиться от тягостных мыслей и стал думать о своей Ане.

ГЛАВА 15

Однако девица Анна Авдеева занимала мысли не только молодого американца. Не выходила она из головы и у Александра Кирилловича Шахова. Ни высокий пост, ни особая ответственность человека, стоящего на страже государственной безопасности, ничто не могло привести его в чувство. Бедняга не на шутку влюбился.

Всего четыре дня отсутствовала его ненаглядная, передвигаясь со студенческой бригадой художественной самодеятельности из деревни в деревню, песней и танцем прославляя сталинскую Конституцию, а товарищ Шахов тосковал, словно не виделся с Анютой по крайней мере полгода. Другой на его месте тут же нашел бы замену, но Александр Кириллович был однолюбом и о замене не помышлял. Все эти дни он мучительно раздумывал, как вести себя в отношениях с девушкой. Законная супруга, находящаяся в данный момент в городе Курске у своей мамы, бомбардировала его телефонными звонками, письмами и телеграммами. Казалось, она стремилась сообщать мужу о каждом своем шаге, а скорее всего просто напоминала о себе. Мол, чтим и любим, хотя и находимся далече. Однако послания супруги не достигали нужного эффекта, напротив, раздражали нашего героя, более того, снижали некое чувство вины, которое все-таки присутствовало. «Если бы эта дуреха не потащилась к мамочке, — размышлял Шахов, — то вряд ли бы у меня возник интерес к Анюте».

Однако чекист кривил душой.

Он, не без оснований, опасался, что Анюта в одночасье покинет его, выйдет, скажем, замуж за того же американца или еще за какого-нибудь олуха. Помешать этому он не в силах. Конечно, можно пригрозить репрессиями. Но он уже использовал подобный вариант, и ничего хорошего не получилось. Более того, он испытал унижение: молодой красивый мужчина использует служебное положение, чтобы затащить в постель ветреную девицу. (Почему-то Шахов прилепил к своей возлюбленной именно это попахивающее нафталином определение.) Терять Анюту определенно не хотелось. В воображении Шахова возникли груди — два маленьких упругих воздушных шарика, тонкая талия танцовщицы, стройные ноги с узкими лодыжками... Хороша девка, ничего не скажешь! Он тут же вспомнил свою плоскогрудую, плоскозадую, рыжеволосую супругу, ее манерные, насквозь фальшивые речи о духовном единении, о нравственной гармонии, которая превыше низменных плотских утех. Вообще, физическая близость воспринималась женой Шахова как нечто вроде трудовой повинности: малоприятная, но неизбежная обязанность, с которой тем не менее нужно смириться. Даже в первые годы супружества мадам Шахова особого пыла не демонстрировала, хотя замуж вышла уже не девушкой. В чем тут причина, Шахов так и не смог разобраться. Обычно ответом на скользкие вопросы становились жалобы на женские недомогания и слезы. В худшем же случае в ход шли обвинения в невозможности понять тонкую чувствительную натуру, а также в неумении или нежелании обуздывать животную похоть. И Шахов, интеллигентный человек, винил в отсутствии нормальной интимной жизни только себя.