Псы, стерегущие мир

Лют мысленно возликовал, утер пот, но радость смыли предстоящие хлопоты. Подумалось: все зря, лучше перебить дозор и попытаться выбраться на поверхность, но перед взором встали горящие избы, порубленные мужчины, послышались жалобные крики насилуемых женщин. Скулы свело болью. Подебрад подозрительно глянул на потемневшее лицо живого.

– А ты как хотел? – спросил он участливо. – Будто не знал, куда сунулся.

– Ладно, – отмахнулся Лют небрежно, – веди к хозяину, надо с ним потолковать.

Мертвяки глянули подозрительно, обступили полукругом, в спину ткнулось древко копья.

– Пошел!

Лют скривился молча, зашагал. В сторонке мелькнули золотые одежды – мужчина и женщина с бледными печальными лицами проводили процессию взглядом. Воин мысленно усмехнулся, похлопал себя по плечу.

Озем и Сумерла, подземные боги, хранители неисчислимых богатств, потому людей не любящие, обваливают шахты, дабы дерзким смертным ничего не досталось. Всюду распускают слухачей – кротов, ужей и грибы, – чтобы рассказывали, что людишки задумали. Вон как за злато затряслись, сразу Нияну нажаловались.

Мертвяки говорили меж собой все неохотнее, под конец замолчали, ход замедлили. Дорога вела на вершину холма, над кромкой земляной насыпи полыхало багровое зарево. Нездоровый красный цвет плеснул в лица, Лют поморщился, в спину кольнуло: мол, шевели ногами.

Отряд забрался на вершину холма. Лют замер, потрясенный, раздавленный видом терема Нияна.

Вокруг терема пылало озеро черного масла, пламя чадное, небо застила стена жирного дыма. Терем необыкновенно высок, множество ярусов, огонь играл хмурыми бликами на железных стенах, над крышей с противным воем носились навьи и диковинные крыланы. Через озеро горящей крови земли перебросили черный мост. Языки пламени жадно лизали низ моста, особо дерзкие хлестали через край. Кости, что вместо бревен, темные, чадно тлели. У краев столбы с человечьими черепами, в глазницах нестерпимый свет, глядели пристально, злобно.

В спину толкнули. Спустились с холма, обугленные кости моста заскрипели под сапогами. Ноги лизали языки пламени, кожа сапог разогрелась, слегка дымилась. Грудь раздирала удушливая вонь, от жара трещали волосы, Лют прикрыл ладонью лицо.

– Что, живчик, худо? – спросили сзади насмешливо.

Лют промолчал. Вот еще – отвечать трупаку, жалкому слуге!

Терем ограждала темная стена, монолитная, словно выковал гигантский кузнец, а затем втиснул в землю, украсив шестами со скелетами и черепами: людскими, звериными и вовсе невиданными, от вида которых волосы встают дыбом.

Ворота остро посверкивали россыпью кроваво-красных камней, кованые створки украшали искусные сцены кровопролитных боев. Возле ворот шевельнулись металлические горы, на шарообразных головах вспыхнули ядовито-желтые глаза, без зрачка, залитые жестоким светом. Из оплавленных гор выросли мощные руки, железные пальцы согнулись с кровожадным скрипом. Облик стражей неуловимо потек, по телу пробежала рябь, на месте расплывчатых гор явились мускулистые тулова, столбы ног.

Лют шел притихший, как мышь под носом беспокойно спящего кота. Стражи потянули створки, расписные пластины раздвинулись с раздирающим душу скрежетом, открылся освещенный двор. Воин подивился быстроте стражей. Подебрад толкнул застывшего пленника, отряд вошел во двор, за спинами вновь заскрежетали ворота.

Лют молча шагал по темным каменным плитам, по краям дороги на неопрятных стенах торчали светильники. Поверхность стен двигалась, обрисовывались очертания рук, ног, словно елозил человек, укрытый тонким одеялом.

Стена расступилась, оскаленная морда строго глянула на пришлых. Лют вздрогнул от тяжелого взгляда багровых углей, с жутким ворчанием страшила влился в стену. Еще несколько раз из стены и даже пола появлялись чудища. Лют ошалел от обилия клыкастых пастей, рогатых голов, чешуи, стального меха, даже клешней, как у раков.

Над головами летали с диким гоготом и посвистом крылатые существа – от одного вида тошнило! По плитам звонко зашлепало, лужи ядовитых слюней едко зашипели струйками пара, камни ощерились оплавленными дырами.

По ушам стегнул вопль боли, страха и отчаяния. В груди Люта дрогнуло, глаза защипало от слез. Ладонь сжалась на черене меча, плечи затрещали в гордом развороте, в голову ударила горячая волна. Подебрад глянул недоуменно, по знаку руки меж лопаток гридня уткнулось копье.

– Не балуй, – произнес старший хмуро.

Лют шумно выдохнул, кулак разжал воздух, ладонь провела по лицу, стирая морок. Вопли боли зазвучали чаще, отчаяннее, пронзительнее, но воин мрачно сплюнул, зашагал дальше. В конце концов, Ниян, при всей жестокости, пытает злодеев и убийц.

Никто не мешал тем горлодерам, что сейчас висят на крючьях или тают в чанах кислоты, жить достойно, не совершать преступлений. Пущай теперь попляшут, зато наверху каждый честный с облегчением услышит, что преступников на том свете смолят, как свиней, и слабые души, что вот-вот станут на путь злодеяний, устрашатся и будут пахать и сеять или подковы ковать, а не сидеть в землянках под корнями дуба в ожидании купца на лесной тропе.