Психолог, или ошибка доктора Левина

Конечно, она не так себе это представляла (он никак себе это не представлял), конечно, все было не так, как надо, – но все-таки они приплыли и к этому берегу…

Конечно, гораздо больше ей нравилась сама ситуация – они живут вместе, вдвоем, как взрослые, почти живут, две недели в пустой квартире, она лежала голая на кровати (он не позволял ей одеваться часами, умолял не одеваться), в очках, ела фрукты, читала книжку, а он смотрел на нее, целовал пальцы ног, гладил колени и боялся одного – что кто-нибудь позвонит.

А потом наступила осень, и он опять начал на сутки исчезать из дому, и ему родители устроили скандал, и он ушел жить к другу, вернее, в квартиру бабушки и дедушки его друга на Кутузовском проспекте, и она жила с ним там еще целых два дня, и тогда мама сказала: ну женитесь, что ли, черт вас побери, и ее папа сказал: а может, подождете до Олимпиады, – все тогда было про Олимпиаду, и новости по телевизору, и плакаты, и стихи, и он поразился неприятно – ведь до Олимпиады оставалось целых два года, а потом начал смеяться…

Ну а потом, потом, потом…

Потом наступила их жизнь. И появились их дети, Женька и Рыжий. А потом Лиза чего-то сильно испугалась, и он чего-то сильно испугался, и они уехали, а он остался здесь. Вот здесь.

Как это случилось?

Если она выбрала его тогда – только за то, что он так сильно ее хотел, то что же случилось потом? Все-таки ее достала его полная бесполезность? Или она действительно испугалась за детей? Или он перестал ее так сильно хотеть? Ну черт побери… Хотел ли он ее так сильно в последние годы, вот как сейчас Марину? Никогда не задумывался над этим. Даже вопроса такого не возникало. Марина появилась случайно, только потому, что уехала Лиза. И он пытается заполнить эту пустоту, пытается, но не может. Что же такое? Что же тогда? Как это произошло?

… Она совершенно не возражала, когда он уходил из газеты в 93-м году.

– Ну что ж, – сказала Лиза, – вторую профессию ты уже получил, теперь осваивай как следует первую. Ты мужчина, ты должен что-то менять.

Хотя платили в газете прилично, но она понимала, что ему это стало скучно, что наука тянет, что от газетной суеты он становится подавленным и бестолковым и что никакая карьера ему в газете не светит.

Эти самые тяжелые для всех, для всей страны 90-е годы они прошли как-то нормально, растили детей, хотя было трудно, – слава богу, пошла эта мода на психологов, он даже участвовал в каких-то ток-шоу по телевизору как психолог, нес какую-то байду, они даже ездили в Турцию, даже купили машину (она очень хотела водить, а он – нет, не хотел и не научился)… Квартирный вопрос, слава богу, был решен, все как-то налаживалось, денег было в обрез, но хватало, более или менее…

А потом что-то как будто в ней щелкнуло. Что-то оборвалось.

Может быть, у нее кто-то был? Вот из этих, из полезных? Нет, Лиза не умела врать и не могла бы ему врать долго, по крайней мере… Или ей хватило нескольких раз, чтобы понять – есть в мире и другие мужчины, другие горизонты? Бред.

Нет, это было связано именно с детьми. Дети не давали ей покоя. Особенно обострилось все, когда началась эта его практика – сначала она относилась к ней почти восторженно, много его расспрашивала об этих несчастных детях, потом начала мягко упрекать, что вот насчет своих собственных детей его знаний и мудрости не хватает, он ведет себя с ними глупо, все разрешает, все спускает, ничего не знает об их жизни, потом, когда он с гордостью ей сообщил, что начал получать деньги за свою работу, она с грустью сказала:

– Да, я очень рада. Но, к сожалению, мы на них прожить не сможем.

Он обиделся, разорался, она ответила. Ему бы понять, что она тогда увидела со стороны, каким он ей тогда показался, – но он был так увлечен этим вновь открывшимся миром, живыми детьми с их проблемами, с их озабоченными мамашами, что этого не заметил, пропустил момент.

Но главное – он совершенно не разделял ее страхов за Женьку и Рыжего. Кругом было полно таких же оболтусов, которые точно так же поступали в институты, которых точно так же, со скрипом и с мучениями, отмазывали от армии, и с ними все было нормально, их ценности целиком были связаны с родительским миром и родительским благополучием, это были домашние дети, дети с четким центром бытия, абсолютно защищенные этим домашним миром, домашними хлопотами, домашними проблемами, – и он не видел никакой реальной угрозы. Когда в голове, в душе у человека все надежно – остальное преодолимо. Но она почему-то так не считала…

Может быть, действительно боялась в одиночку бороться с военкоматами? Абсолютно не надеясь на него? Но почему? Всегда, когда наступал решительный момент и она говорила: пожалуйста, не бросай меня, хотя бы рядом постой, он шел, что-то делал, что-то говорил, пусть глупо, пусть бестолково – но она его направляла, нацеливала, мотивировала – и все как-то получалось, образовывалась… Почему из этого страха за детей вдруг возникла такая проблема?

Нет, тут другое, подумал Лева.