Психи

Лариса Порхун Психи

Глава 1

******

Адвокат по арбитражным делам – Спиро Альберт Евгеньевич – мужчина приятный во всех отношениях, обладающий, – как и полагается при его профессии, – весьма представительной внешностью и внушающей неистребимое доверие убедительностью в голосе. А кроме этого, Альберт Евгеньевич выглядел на добрый десяток лет моложе своих пятидесяти пяти и знал об этом.

Вчера он поздно вернулся домой, – был на банкете по случаю юбилея одного своего бывшего клиента, где выпил несколько больше пары бокалов, – обычной своей нормы, – да к тому же и лёг после полуночи, по причине чего, несмотря на контрастный душ и тот факт, что проснулся уже далеко не ранним утром, Альберт Евгеньевич чувствовал некоторую оглушённость и расслабленную вялость во всём теле.

Он посмотрел на часы: скоро десять, меньше, чем через час у него встреча в кафе со странной женщиной из фирмы, интересы которой он защищал не так давно в арбитражном суде. Она позвонила вчера вечером и ссылаясь на своего шефа, умоляла о встрече, несколько раз повторив, что речь идёт о жизни и смерти.

Альберт Евгеньевич мало что понял; в ресторане было довольно шумно, а позвонившая женщина явно не очень хорошо владела собой. Да и, честно говоря, не слишком-то хотелось вникать, но что-то в её голосе, страстном надрыве, с которым она обращалась к нему, привлекло его до такой степени, что он назначил встречу в небольшом, симпатичном кафе, о котором мало, кто знал, расположенном на первом этаже соседнего с ним дома. Очень удобно. Адвокат часто назначал встречи, которые по каким-то причинам не мог или не желал проводить в офисе или поручать своим помощникам, именно там.

Спиро жил один, несмотря на то что был давно и как он сам шутил, безнадёжно женат. Такой вариант гостевого брака он предложил Веронике на десятом году их совместной жизни и на таких условиях, противостоять которым было бы весьма затруднительно и женщине менее расчётливой, нежели его вторая супруга.

Альберт Евгеньевич был человеком общительным, да и публичность, являющаяся, чуть ли не основным содержанием его профессии, практически полностью исключала возможность какой бы то ни было автономии. Несмотря на это, а быть может, именно благодаря данному обстоятельству, жить Альберт Евгеньевич предпочитал один. К такому выводу он не пришёл в одночасье, но отчётливо и крайне остро осознал неумолимую потребность в этом, ещё только подбираясь к своему полусотенному юбилею.

О первой жене, истеричной Галине и бледной, плаксивой дочери, он почти не вспоминал; это был скоропалительный, абсолютно импульсивный брак, длившейся чуть более двух лет, в результате которого, как отвратное, но смутное послевкусие остался в памяти только надрывно-фальшивый голос Галины, монотонный, задыхающийся плач ребёнка и обвинительно-призывающий взгляд тёщи, матери Галины, переехавший к ним сразу после рождения ребёнка.

Альберт Евгеньевич или, как его тогда звали чаще – Алик, сбежал из дома однажды ночью. Просто взял и ушёл в том, в чём был, чтобы не возвращаться уже никогда. Прямо посреди инициированной Галиной обычной, и даже не самой крупной ссоры.

Семейной жизнью он был сыт настолько, что не решился вернуться за вещами. Главным образом потому, что в квартире практически всегда кто-нибудь был. Много позже он понял, что данное обстоятельство в значительной степени послужило причиной разрыва семейных отношений.

В квартире всегда кто-то был. Утром, днём, вечером и, разумеется, ночью. И это было невыносимо. Сейчас, спустя, с лишком три десятка лет Альберт Евгеньевич вряд ли узнал бы свою жену, встреть он её где-нибудь на улице. Он не помнил точно, какого цвета были глаза у его дочери и когда у Галины день рождения, но он отлично помнил эту удушливую атмосферу постоянного присутствия кого-то рядом, в которой он реально задыхался.

Альберт Евгеньевич ни разу в жизни не только не пожалел об этом своём спонтанном поступке, но даже ни разу не испытал желания узнать, как выглядит и чем занимается его более, чем тридцатилетняя дочь.

Спустя восемь лет, Альберт встретил Веронику – молодую, амбициозную, живую и после целого года ухаживаний, сомнений и непреходящей увлечённости, пригласил её в Венецию, – на его взгляд совершенно незаслуженно романтизированную, а на самом деле сырую, неоправданно дорогую и заплесневело-грязноватую, – где сделал, наконец, предложение, более чем благосклонно было принято, несмотря на категорическое условие: никаких детей!

Примерно через год, а может и ещё раньше, понял, что снова поступил опрометчиво. Молодая жена раздражала его своей активностью и чрезмерным, по его мнению, каким-то вульгарным, бьющим в глаза жизнелюбием, то есть всем тем, чем раньше, напротив, привлекала.