За участие в убийстве Распутина князь Феликс Юсупов был сослан в имение, а князь Григорий Белозёрский – в действующую армию. Как и обещала, Маша последовала за ним, сменив драгоценные наряды на скромное одеяние сестры милосердия в госпитале. Смерть Распутина не спасла империю. Силы хаоса оказались непомерно велики, и вскоре она рухнула, а вместе с ней и вся их прежняя жизнь. Но те минуты решимости, последний проблеск света перед наступлением тьмы, сколько раз она вспоминала их в тяжёлое для себя время! Вот и сейчас само всплыло в памяти. Когда надо решиться. И она решится. Она переломит судьбу. За себя, за Григория, за всё утраченное и погубленное. Ради памяти. Ради будущего, как убеждал Густав.
Она задремала, когда макушки елей едва заметно проступили в темноте. Гулкий крик ночной птицы стих. Свеча догорела и потухла, и лишь тусклый огонёк лампады перед иконой Богородицы освещал комнату.
Обугленные ветки вишен, выкорчеванные пни яблонь, сваленные кучей и затоптанные сапогами кусты крыжовника – всё, что осталось от сада княгини Алины Николаевны Белозёрской. Поросшая травой тропинка тянется к озеру, на берегу которого – Кирилловская обитель с заколоченными окнами и сбитыми крестами на куполах. Кажется, и с расстояния хорошо видны бурые круги крови на белом камне – это расстреливали монахов, не желавших впускать красногвардейцев в монастырь. За серой сеткой мелкого унылого дождя денщик Григория Кузьма, седой как лунь, прихрамывая, тащит вязанку дров, чтобы обогреть разрушенный, разграбленный дом. В нём не осталось стекол, двери выбиты, ветер гуляет по некогда уютным, теплым, светлым комнатам.
– Отличная статья сегодня в «Ленинградской правде». Вы читали, Екатерина Алексеевна?
Жданов хлопнул ладонью по газете, развернутой на столе, отхлебнул из стакана чай с лимоном.
– Нет, Андрей Александрович, о чём там?
Она с трудом отвела взгляд от окна, от голубеющих за мокрыми под дождём чёрными стволами деревьев стен Смольного собора, творения Растрелли, закрытого большевиками.
– А вы послушайте. «Невольно любуешься доблестными бойцами Красной армии, – прочитал Жданов. – Они вооружены новейшими снайперскими винтовками, блестящими автоматическими ручными пулемётами. Нет никакого сомнения в том, на чьей стороне окажется подавляющее преимущество в случае столкновения двух миров. Наша доблестная Красная армия – самая миролюбивая, самая героическая, самая могучая, оснащенная передовой техникой, армии же продажных капиталистических правительств, которые заставляют финнов бряцать оружием, оснащены значительно хуже. У финнов же и вовсе, скажем откровенно, всё старенькое, поношенное. На большее пороху не хватает». Как? Точно подмечено, – похвалил Жданов. – Главное, хлестко, по сути.
– Очень вдохновляет, – Екатерина Алексеевна кивнула головой, скрыв улыбку. – Так, значит, по сообщениям нашего полпреда Ярцева, финны ни в чем уступать не намерены, и переговоры зашли в тупик, – она взглянула на своего помощника Симакова.
– Так точно, Екатерина Алексеевна, – доложил тот.
– И нам поручено решить вопрос.
– Вчера на совещании в Москве Иосиф Виссарионович сказал однозначно: «Давайте начнем, – Жданов отложил газету. – Мы лишь чуть повысим голос, финнам останется только подчиниться. Если они станут упорствовать, мы произведём только один выстрел, и финны сразу поднимут руки и сдадутся». Это точно его слова.
– А если одного выстрела не хватит? – Екатерина Алексеевна усмехнулась. – Мы действительно исчерпали все аргументы на переговорах? Компромисс невозможен?
– А он нужен? – хмыкнул Жданов, снова уткнувшись в газету.