Прыжок в темноту

Перед собой в одной руке Максим держит лист бумаги, на котором фломастером выведено: «25 августа». В другой руке номер газеты «Комсомольская правда», числа не разобрать. Но хорошо видна фотография известного киноартиста на первой полосе и заголовок статьи «Старик и горе». Можно не проверять, наверняка номер «комсомолки» вышел именно двадцать пятого числа. Сальников сунул карточку в карман и стал читать короткое письмецо, уместившееся на половинке листка из ученической тетради. «Дорогой дядя, прости меня за ту боль, которую я тебе невольно причинил. Трудно представить, сколько сил и нервов потребуется от тебя, чтобы все это пережить. Но, думаю, не за горами тот день, когда мы встретимся и обнимем друг друга. С нами обращаются нормально. Мне кажется, эти люди не обманут тебя, если ты сделаешь то, что они требуют. Таня и я здоровы. Надеюсь на скорую встречу, обнимаю. Максим».

На глаза навернулись слезы. Поднявшись, Сальников сунул карточку и письмо в карман пиджака, вытащил платок, промокнул веки. Он был разочарован этим посланием, написанным под диктовку преступников. Несколько гладких и скользких, как обмылки, фраз. Вот и все письмецо. Ерунда, главное, что Максим жив. Точнее, был жив еще пять дней назад. Но жив ли он сейчас? Отец Владимир спустил воду, повернувшись к двери, снял крючок.

Сальников проспал до девяти утра и, проснувшись от телефонного звонка, сел на кровати. Дотянувшись до мобильника, нажал кнопку.

– У вас все получилось, – голос Юрия звучал весело. – Я был рядом и видел, как вы забирали письмо из ячейки. Надеюсь, нет вопросов?

– Вопросов много, – Сальников сунул голые ноги в шлепанцы. – Вы обещали устроить мне телефонный разговор с племянником. Вчера я должен был потребовать гарантий.

– Послушайте. Всему свое время. Будет вам телефонный звонок. Кстати, не забудьте избавиться от фотки и письма. Это очень важно.

Глава семнадцатая

Москва, Теплый Стан. 1 сентября.

Чуть свет явился Колчин, сорвал с Решкина одеяло и заявил, чтобы тот надевал новый костюм, купленный накануне, они едут в школу, к Алешке на первый звонок. – Этот чертов звонок только через полтора часа, – Решкин сел на кровать и прикурил сигарету. – Чего это вы заявились так рано? – Ранний гость – подарок бога, – коротко ответил Колчин. Решкин, подтянув трусы, поплелся в ванную. Он пять минут мужественно выстоял под холодным душем, сменил белье, оделся и даже пожужжал электробритвой. Стоя перед зеркалом, побрызгался французским одеколоном и по совету Колчина смазал волосы какой-то липкой пахучей дрянью. Заглянув на кухню, подкрепился сыром, желтым и твердым как солдатская подметка. Запив это дело крепким кофе, почувствовал, что окончательно проснулся и теперь готов предстать хоть перед самим Господом на Страшном суде, за себя стыдно не будет. – Выглядишь на все сто с копейками, – одобрил Колчин. – Сегодня твоя бывшая жена пожалеет, что имела глупость с тобой расстаться. Он помог по-модному завязать узел галстука, вложил в нагрудный карман платок и ткнул ладонью в спину Решкина, направляя его к выходу.

На переднем сидении серного «Субурбана» лежал букет желтых гладиолусов.

– Машина шикарная, – одобрил Решкин, положив цветы на колени. – А вот цветы… Чувство вкуса вас подводит. Желтый цвет – это цвет измены.

– Желтый – это модно, – Колчин рванул машину с места. – А изменять нам с тобой некому. У меня, например, жены нет, а с последней любовницей я расстался месяц назад. Ну, разве что ты изменишь родине. Но это не самая большая беда. Мне кажется, родина переживет эту потерю спокойно.

Колчин засмеялся, Решкин со злости хотел выбросить цветы на дорогу, даже опустил стекло, но передумал.

– Туда придет не только моя жена, но ее теперешний муж, – сказал Решкин. – Он хозяин какого-то там кафе или чего-то вроде того. Он не заставляет Ритку крутить голой жопой на эстраде. И на том спасибо. Если случайно зайдет разговор обо мне, вы скажите, что я в порядке.

Колчин кивнул:

– В таком прикиде, как у тебя, людям ничего не нужно объяснять. Твоя жена все поймет без слов.

Когда Колчин поставил машину на стоянку возле школы и вместе с Решкиным дошагал до заднего двора, там уже начиналась торжественная линейка. Первоклассников строили в ряд, а на возвышение, напоминающее летнюю эстраду, влезли учителя, несколько районных чиновников, члены родительского комитета, впереди всех встал мужик с пегими волосами в старомодном мятом костюме и красной лентой через плечо, видимо, директор школы. Из репродуктора, укрепленного над сценой, доносилась мелодия школьного вальса. Музыка, по идее организаторов праздника, настраивала детишек и взрослых на слезоточивую ностальгическую волну. Взволнованные родители, встав за спинами детей, щелкали затворами фотоаппаратов и чикались с видеокамерами.