Однако в десять вечера Лида, как всегда, устремилась на гудки Аслана, категорически перекрывшего выезд свиноподобному внедорожнику и плоскому, как чемоданчик, черному «жигулю», которые заливали фарами мятый задний бампер нарушителя и тоже вопили как резаные. Ведерников остался один на один со своим телефоном, что дребезжал и елозил на письменном столе. Он чувствовал себя совершенно беззащитным. За окнами бледное небо с ужасной скоростью наливалось грозой, точно в прозрачную воду спускали клубы чернил; вдалеке, за офисными башнями, похожими на грубые хрустали, посвечивали трепетные нитки. Домашний электрический свет не защищал личное пространство: половина лампочек в люстре не горела, отчего на плафоне сделались заметны темные пятна пыли, похожие на семечную шелуху останки насекомых, и тусклая спальня была так странно освещена, будто сквозь обои и паркет просвечивал бетон. Ведерников спрашивал себя, почему он никак не привыкнет к вечернему одиночеству, почему именно в эти часы все так неинтересно, невкусно, не хочется ни пирожков, ни интернета, ни нового фильма. Наконец он все-таки взял со стола единственную в комнате живую вещь – заманчиво игравший телефон.
Кирилла Николаевна проговорила с ним час сорок минут. Она была очень эмоциональна, задавала правильные вопросы, но Ведерников тогда ни на что не согласился. Однако уже на следующий вечер он с нетерпением дожидался, когда же Лида, закупившаяся мясом, закончит разделывать парные толстые куски. Наконец, набив морозильник кровавыми пакетами, она удалилась, со своей скрипучей и липкой лаковой сумкой и мусорным мешком. Кирилла Николаевна позвонила сразу после Лидиного ухода, будто при помощи какого-то особого прибора, положенного отдельным выдающимся инвалидам, наблюдала за домом.
Теперь они разговаривали часами – все об одном и том же, но мнилось, будто обо всем на свете. На удивление, та зона сумрака, о которой Кирилла Николаевна писала в блогах, больше не тяготила: Ведерникову казалось, будто теперь по вечерам у него тайные свидания. Так оно, в сущности, и было – и хорошо, что свидания эти не требовали никаких усилий, не надо было одеваться, ковылять из дома, бороться, роняя трость и не чуя протезами земли, с черпающим ветер ломким зонтом. Погода и правда не располагала к прогулкам: каждый вечер ближе к десяти сгущались грозы. Ветер налетал, тянул по асфальту струи бледного праха, мертвенно-белые бумажки, скачущие мячами пустые баллоны из-под летних напитков. Прохожие во дворе ускоряли шаги, бежали, по колена в хлестком электричестве, к спасительным подъездам; первые капли, будто жгучие медузы, лепились с маху на оконные стекла. Потом с треснувшего неба рушилась вода.
А в полутемной спальне Ведерникова, против обыкновения, держался уют. По предложению Кириллы Николаевны, беседы из мобильника переместились в скайп. На мониторе знаменитость была немного заспанная, припухшая, домашняя, ее совсем опростили круглый воротничок и дешевая, с ярко-синими стекляшками заколка в волосах. Возле ее компьютера Ведерников заметил белую баночку с обезболивающим, какое и сам принимал на ночь. Это его умилило, а еще больше тронуло то, что комната знаменитости оказалась вовсе не гламурным будуаром, а, насколько он мог полюбопытствовать, напоминала детскую. На низком диване, похожем на груду кое-как составленных кожаных чемоданов, сидели в два ряда плюшевые игрушки, среди них огромный слон розового цвета и классический медведь, весьма потрепанный, с кожаными подошвами на лапах, точно обутых в подшитые валенки. За спиной Кириллы Николаевны, в перспективе наивной комнатки, дребезжала нарядная клетка, сотрясаемая пухлым грызуном, точившим зубы о прутья. Бывали моменты, когда толстая крепкая молния, главный корень густейшей грозы, оглушительно раскалывала комнату Ведерникова – и она же превращала окно Кириллы Николаевны в трепещущий провал. Тогда Ведерникову казалось, будто он может дотронуться до знаменитости, погладить по мягкой щеке.
Осада между тем велась по всем правилам. Мотылев буквально поселился в окрестностях. Его автомобиль – компактный, коробчатый, яблочно-зеленый джип – то и дело залезал во двор, но, не найдя парковочного места, убирался восвояси куда-то на проспект. Ведерников, наблюдая сверху, видел, как тощий агент, бросив где-то свое понтовое транспортное средство, голенастым комаром летает по двору, вьется около людей, в иных запускает хоботок, задает вопросы, сует в недовольные физиономии какой-то черный приборчик.