Прыжок в длину

Русских языков у Васи было два. Первый, гортанный, протяжный, почти всегда неправильный, но спротезированный на отечественный манер многовалентными матюжками, предназначался для пляжа и для глуповатых шуточек над близкими знакомыми. «Я тебя стреляю!» – орал веселый Вася, выбрасывая из сжатого кулака наманикюренный указательный, при этом черная лапа его вдруг приобретала вороной отлив и форму комиссарского маузера, так что на секунду становилось страшно. Другой его русский, на удивление литературный, даже старомодно литературный, сопровождаемый округлившимися, степенными жестами, употреблялся для сделок и для морального давления на малограмотных контрагентов. Еще у Васи имелись парочка английских языков, несколько французских, украинский с пестрым польским крапом и какие-то остатки родной африканской речи, которыми Вася раскатисто полоскал горло, если его внимание привлекала тесная, волнообразная женская походка либо причудливая безделушка.

Изображения рельефного Васи в обнимку с нахмуренными, сощуренными, осклабленными пляжниками, бледными под его литой чугунной лапой, будто привидения, расходились сотнями и сотнями по всей России. Вася не прятал внешности, как делал бы на его месте всякий, занятый незаконным бизнесом, он словно нарочно выставлял себя напоказ – но тем как бы уменьшал собственную достоверность, превращался из конкретной личности, которой можно предъявить обвинение, в мультяшного персонажа. Множественность Васи была такова, что если и существовала когда-то личность главная, коренная, то теперь она совершенно растворилась. Женечке нравилось, что Вася ничего не боится: он представлял, что при малейшей опасности новый его партнер распадется, как распадаются и разбегаются от первого удара кия бильярдные шары, и оставит преследователям пустое место, голое сукно.

Васе, в свою очередь, тоже понравился этот белый – вежливый и осторожный, а главное, такой невинный, что ни одному полицейскому не взбредет в голову его досмотреть. Вася знал, что полицейские и таможенники на лица людей вовсе не глядят – они щупают глазами то место за нижними ребрами, где у виноватого дрожит и пылает дыхание, а женщинам смотрят на низ живота. Этот белый парень был плотен, как сейф, плотен настолько, что выглядел цельным, честным, во всем правым. И Васе в самом деле требовался новый человек в Москве, громадной, как Марс. Именно там было удобно и выгодно сбывать скромную контрабанду, состоявшую из всякой всячины, включая яично-желтое турецкое золото и редкие, но тучные сверточки из Мазари-Шарифа, которые, будучи расфасованы на дозы, давали прибыль в четыреста процентов. У Женечки, в свою очередь, уже были наработаны кое-какие контакты, которые, при должном уходе, могли крепнуть и ветвиться. После часа переговоров партнеры расстались, весьма довольные друг другом. «Я тебя помогаю!» – важно объявил Вася на своем дружеском русском, пожимая Женечкину руку длинной, розовой, словно от нефти отмытой ладонью. Женечка, отвечая на теплую, как кофе, Васину улыбку честным усилием лица, про себя подумал, что кто кого будет помогать – еще большой вопрос.

* * *

Во все эти месяцы негодяйчик старался не думать об Ирочке, чтобы не расстраиваться. Ирочка была самой большой инвестицией его доброты – а Женечка был добр ко многим, не слишком прессовал карточных должников, всем прощал по десять-пятнадцать процентов к большим государственным праздникам, а Диме Александровичу даже подарил кожаную куртку цвета бордо, которую мог бы выгодно перепродать в дружественном бутике. Женечка не знал, как объясняется Ирочкин поступок, – но это вовсе не значило, что женщины стали для него таинственными существами, просто у некоторых в придачу к телесному, так сказать, имуществу были дурные характеры. Пляжи еще поубавили женщинам тайны, многие здесь, на югах, загорали без лифчиков, их тяжелые, с жилками, груди были так белы по отношению к рукам и животам, что выглядели не соблазном, а мешками с молоком, приспособлениями для кормежки младенцев.