Читаем Прыжок в длину полностью

Ведерников молчал, до корней волос залитый горячей краской. Он точно знал, что злополучный нерастраченный «макаров», запеленутый в старую футболку, засунут, на манер протеза, в летнюю светлую туфлю, растресканную в виде яичной скорлупы, скорлупа покоится в разбитой обувной коробке с уткой на крышке, коробка задвинута в самые глубины шкафа. Теперь же ему казалось, будто пистолет, поблескивая рыльцем, валяется где-то на самом виду. «В общем, я тебя не хочу торопить, – примирительно сказала мать. – Но решать все-таки придется скоро, и я тебя здесь надолго не оставлю. Признаю, что была не лучшей матерью на свете. В последнее время мне от этого больно. Я, наверное, не умею… Не буду оправдываться тем, что растила тебя одна, что надо было зарабатывать на жизнь. Можно было и не так активно гнаться за деньгой. Просто было одно обстоятельство…» – тут мать странно оскалилась, стукнув о столешницу тяжелыми кольцами. «Какое обстоятельство?» – испуганно спросил Ведерников, принимая толстый кусок шоколадной вафли, видневшийся из-за лунного от пыли монитора, за пистолетную рукоять.

Мать помолчала, отрешенно улыбаясь бледному окну, от которого шел, будоража бумаги, плотный и холодный ток воздуха. «Я, наверное, еще не готова, – сказала она, зябко потирая ссутуленные плечи. – Вот когда у нас все устроится, мы с тобой сядем в шезлонги на нашей новой веранде, возьмем запотевшие бутылочки с чем-нибудь вкусным, поставим себе закуски, они там называются тапас, и тогда я тебе расскажу много всего. Знаешь, просто удивительно, – она окинула Ведерникова странно ищущим взглядом, глаза ее на солнце были совсем прозрачные, будто отлитые из желтоватого стекла. – В тебе нет ни единой моей черточки, ни признака, ничего. Точно знаю, что я тебя рожала, а то усомнилась бы в родстве».

«Нет, погоди, – Ведерников в растерянности провел сухой ладонью по лицу. – Мы с тобой оба худые, оба блондинистые. Мы довольно-таки похожи!» «Ах ты глупый! – мать неожиданно села рядом с Ведерниковым, не смущаясь серыми, как на арестантской койке, простынями. – Ты действительно не заметил? Я не блондинка, я крашусь. Крашусь в твой цвет. Между прочим, оттенок бывает не так-то просто подобрать, особенно когда мой салон меняет линейку продуктов. И ты не представляешь, на каких я сижу диетах. В молодости я была довольно плотная шатенка. Ты меня такую, конечно, совсем не помнишь». С этими словами мать, вздохнув, запустила острые пальцы в стриженую щетку на затылке Ведерникова, и от упругого перебора волосков сделалось щекотно за ушами, в глазах. «Значит, тебе просто мешало отсутствие между нами сходства, – сдавленно проговорил Ведерников, стараясь не шевелиться. – Ты ни в чем не виновата. Тебе было очень трудно». «Спасибо, мой дорогой, – медленно проговорила мать. – Зато я уже тридцать с лишним лет под тебя мимикрирую. Иногда мне от этого становится немного легче».

Снова возникло ощущение птицы, щекотно царапучей, совершенно невесомой. Казалось, то было касание в чистом виде: ни руки, витавшей над склоненной головой Ведерникова, ни женщины, сидевшей рядом, натянув тесный подол полосатого платья на перламутровые узкие колени, словно не существовало во плоти. «Так получилось, я выхожу на раннюю пенсию, – между тем продолжала мать, как бы подернутая влажной пеленой нереальности. – Вернуть прошлое нельзя, но можно все-таки что-то исправить. Я, знаешь, хочу, как старосветская родительница, устроить твою судьбу, хорошо тебя женить». «Да кто же за меня пойдет», – сквозь зубы проговорил Ведерников, начиная дрожать. «Не поверишь, в Европе много хороших девочек-идеалисток, почти советских отличниц. Они, конечно, глупенькие, и глупость их примерно того же рода, что у госпожи Осокиной. Только у них нет вот этого заскока, дешевого личного мессианства, заигрывания с фатумом. Просто человеческая честность и готовность поступать правильно. Вот увидишь, приглянется тебе симпатичная волонтерка, и еще будут у вас дети, путешествия, все, что полагается». «Не представляю тебя без дела, без бизнеса», – буркнул Ведерников, чтобы как-то увести разговор в безопасную сторону.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новая русская классика

Рыба и другие люди (сборник)
Рыба и другие люди (сборник)

Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…

Пётр Маркович Алешковский

Современная русская и зарубежная проза
Неизвестность
Неизвестность

Новая книга Алексея Слаповского «Неизвестность» носит подзаголовок «роман века» – события охватывают ровно сто лет, 1917–2017. Сто лет неизвестности. Это история одного рода – в дневниках, письмах, документах, рассказах и диалогах.Герои романа – крестьянин, попавший в жернова НКВД, его сын, который хотел стать летчиком и танкистом, но пошел на службу в этот самый НКВД, внук-художник, мечтавший о чистом творчестве, но ударившийся в рекламный бизнес, и его юная дочь, обучающая житейской мудрости свою бабушку, бывшую горячую комсомолку.«Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом».

Алексей Иванович Слаповский , Артем Егорович Юрченко , Ирина Грачиковна Горбачева

Приключения / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Славянское фэнтези / Современная проза
Авиатор
Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction "Соловьев и Ларионов". В России его называют "русским Умберто Эко", в Америке – после выхода "Лавра" на английском – "русским Маркесом". Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа "Авиатор" – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..

Евгений Германович Водолазкин

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги