Прыжок леопарда

   Проводники с собаками и бойцы потянулись к району посадки. Наверное, Жорка нашел более подозрительное место и решил перебросить туда личный состав. А попутно, проверить меня на вшивость. В другое спокойное время я бы посмеялся над Устиновым: ишь ты, каков хитрец! Катер это ловушка для дураков. Смешаться с толпой и проникнуть туда дело нехитрое. Вот он и надеется, что я, если не клюну, то хоть как-нибудь себя обозначу. У него ведь сейчас какой интерес? - не поймать меня важно, не выманить из укрытия, а узнать для себя: жив ли я, или действительно утонул?

   Нет, Жорка, не жди от меня подарков. Так бывает только в кино. Мы с тобой обязательно встретимся, но по моей воле и на моих условиях. Я просто приду туда, где меня не ждут, где даже не догадались оставить засаду - в тот самый трехкомнатный люкс, который сейчас занимаешь ты. Я не могу туда не прийти, потому что, именно в этом номере для меня заложен тайник.

   Стараясь держаться "золотой середины" между дорогой открытым пространством у берега, я все больше забирал влево, в сторону единственной в поселке многоэтажки, несущей в своем основании продовольственный магазин. Водки в нем отродясь не бывало, что отрицательно сказывалось на его репутации в рыбацкой среде. Лишь изредка завозили "Стрелецкую". А что такое "Стрелецкая" для здорового мужика? - так, баловство. И во рту насрато - и деньгам растрата. Уж лучше одеколон. Но если сильно прижмет, квалифицированный конь покрывал расстояние туда и обратно за двадцать три с половиной минуты. В этом доме жила и работала наша Маманька - единственный человек, к которому я мог бы сейчас без особого риска обратиться за помощью. Её знали все. Она тоже - почти всех, но никого конкретно. Наша, постоянно мигрирующая с берега в море братия, была для нее на одно лицо, как она говорила, "сынульки".

   Маманька - типичный советский продавец со всеми свойственными профессии достоинствами и недостатками, стопроцентный типаж и для журнала "Фитиль", и для "Доски почета".

   Есть общая радость, есть общее горе. Бывают еще случаи массового психоза, когда всему коллективу край, как хочется выпить. Те, кто накануне крепко накануне поддал и совершенно другие, что вообще считались непьющими, вдруг зажигаются идеей: что-нибудь сообразить. Чаще всего такое случается, когда судно стоит на ремонте, где люди страдают без денег намного сильней, чем от каждодневной пахоты на измор.

   В один из таких моментов, кто-то, вдруг, вспомнил о стокилограммовой бочке с селедкой. Ее прихватили по случаю у рыбака-карела, с которым делились топливом в Белом море. Такую селедку в нашей стране едят в одном-единственном месте - за высокой кремлевской стеной. Обитает эта деликатесная рыбка тоже в одном-единственном месте: в уникальном островном микроклимате Соловков. (Если кто интересуется, может почитать на досуге "Красную книгу", там о соловецкой селедке много написано). Бочку мы тогда привязали к парусу на палубе верхней надстройки, да так про нее и забыли.

   Когда душа коллектива желает праздника, нет преград на его пути. При помощи веревочных талей, бочку с рыбой опустили на палубу. А потом, как любимую женщину, несли на руках до самой дороги. Задача по воплощению коллективного замысла в конкретный конечный результат была возложена на боцмана Маленковича.

   Леха - это наша легенда. Дружбой с ним гордятся, как орденом. Таких здоровенных мужиков я, честно признаться, раньше не видел. Говорят, до прихода в колхозный флот, он ударно трудился молотобойцем на кузне. Как-то, в один присест, мы скушали с ним семнадцать бутылок водки, а когда она кончилась, пошли в кабачок. В такси меня развезло, но Леха не бросил друга в беде. Он занес меня в ресторан, усадил за стол, стал заказать выпивку и закуску. Халдеи, естественно, встали в позу и пригрозили вызвать милицию. Но Леха - на то и Леха, чтобы гасить любые конфликты.

   - Тише, - сказал он, - не разбудите! Вы знаете, кто это спит? Это спит специальный корреспондент "Комсомольской правды"!

   Ему почему-то поверили. Наш столик обходили на цыпочках. Я спокойно дремал на его необъятной груди, а он пил осторожно, чтобы не разбудить.

   Никто, никогда не видел Маленковича пьяным, впрочем... и трезвым тоже. Он был легендой, на фабрике творил чудеса. За это его и терпело начальство с широкими лычками. Леха в море мог быть кем угодно: рабмастером, тралмейстером, боцманом, а то и простым матросом - в зависимости от того, где требовалось заткнуть дыру.

   - Ах, ты, гад, - говорили в кадрах, - водку пьянствуешь, разлагаешь. Ну-ка, быстро на "Воркуту", она без боцмана на отходе стоит.

   Наверное, Леха был ненастоящий еврей: каменных палат не нажил. Его не особо жаловала даже родня, по слухам, обитавшая где-то в Москве. Леха болел за общество, делился с друзьями последним. Вот и тогда он пер эту бочку в гору, без перекуров. Остальные просто присутствовали. Продавцом, кстати, назначили, опять же его.

   - Ты, Леха, еврей, - сказал Сашка Прилуцкий, доставая из-за пазухи синий халат и резиновые нарукавники, - тебе и рулить.