«Лоик: Я не думал, что это так тебя взволнует.
Фелиси: Я реагирую, как маленькая девочка. Когда я увидела, что статуя начала двигаться, клянусь тебе, я едва не закричала.
Лоик: Это я едва не закричал. Ты так сильно сжала мне руку!
Фелиси: А, я не замечала.
Лоик: Пьеса на самом деле неправдоподобная.
Фелиси: А мне и не нравится то, что правдоподобно.
Лоик: Потом, в ней есть одна вещь, некая двойственность, которая меня смущает. Непонятно, оживляется ли статуя с помощью магии или же королева так и не умирала.
Фелиси: Но ты ничего не понял! Это совершенно ясно! Именно вера воскресила ее! Я гораздо религиознее тебя.
Лоик: С определенной точки зрения это, пожалуй, так.
Фелиси: И даже с твоей точки зрения. Я скажу тебе одну вещь, которая тебя ошарашит. Вчера я вошла в церковь и помолилась.
Лоик: Где это?
Фелиси: В Нёвере. Ты знаешь, я поссорилась с Максансом. Он сказал кое-что, что меня обидело. Тогда я вышла погулять с Элизой, чтобы развеяться. Мы проходили мимо собора, она захотела посмотреть ясли. Мама все время рассказывает ей о Боженьке и сооружает рождественские ясли у себя дома. И мы вошли. И, пока она рассматривала, я села на стул.
Лоик: Ты молилась?
Фелиси: Да. Но я не так молилась, как меня учили, когда я была маленькой. Но… по-своему. Это не было настоящей молитвой, это было скорее размышлением.
Лоик: Медитацией?
Фелиси: Да, именно. Ты знаешь, когда ум у тебя занят чем-нибудь, когда ты не выспался и когда тебе надо принять решение, тогда у тебя в голове какое-то возбуждение, которое заставляет тебя думать гораздо быстрее. Ну, я это почувствовала. Но в тысячу раз сильнее. Неожиданно все стало ясным. Так, что…
Лоик: Тебя ослепило?
Фелиси: Нет, я не была ослеплена. Напротив, я увидела все очень отчетливо.
Лоик: Что ты увидела?
Фелиси: Ну, трудно сказать. Я не думала, я видела. Я видела свою мысль. Все рассуждения, которые я перебирала, чтобы понять, должна ли я уехать или не должна, я проделала молниеносно. И тут я увидела. Я увидела, что мне надо делать, и я увидела, что я не ошибаюсь.
Лоик: Ты имеешь в виду возвращение в Париж?
Фелиси: До этого я ломала голову над выбором, а тут я увидела, что выбирать не нужно. Я не обязана решаться на что-то, чего я на самом деле не хочу. Ты видишь, то, что я говорю, кажется банальным, я об этом уже думала и раньше. Но это не представлялось мне таким очевидным, каким вдруг представилось. Это трудно объяснить.
Лоик: Нет-нет, я понимаю. Со мной это не случалось в такой степени, но два или три раза я знал эти моменты просветленности. Знаешь, люди, которые обращаются в веру, испытывают иногда подобные озарения. Иногда так, как ты, в церквях.
Фелиси: Да, но я не обратилась в веру.
Лоик: Потому что ты уже была верующей. Если бы я был Богом, я бы особенно тебя любил и лелеял.
Фелиси: Почему?
Лоик: Потому что ты была несчастна, и притом совершенно несправедливо. И потому что ты способна пожертвовать всем – своей жизнью, своим счастьем – ради любви, которая даже не является чем-то наличным.
Фелиси: Тогда сам Бог вернет мне Шарля.
Лоик: Ну-ну, полегче! И это не то, о чем Его надо просить.
Фелиси: Но я ничего у Него не прошу! Я даже не подумала о Боге, хотя и думаю о Нем иногда. Я подумала, знаешь, в ту секунду, в которую так много уместилось, что я одна в мире, одна во вселенной и что теперь моя очередь играть. И что я не должна позволить себя подчинить – ни кому-либо, ни чему-либо.
Лоик: Но это ведь не поможет тебе вновь обрести Шарля?
Фелиси: Да, но это помешает мне совершить то, что помешало бы мне его обрести. И потом, знаешь, я подумала еще об одной вещи в ту же секунду. Ты, может быть, прав, у меня мало шансов его найти. И в конце концов, возможно, он женился или не любит меня больше. Но это для меня не причина, чтобы отступиться.
Лоик: В конечном счете, если ты сама признаёшь, что твои шансы практически равны нулю, ты ведь не собираешься испортить свою жизнь ради…
Фелиси: Но как же, ведь если я его найду, это будет такое… это будет такая большая радость, что я готова отдать за это свою жизнь. Да я и не испорчу ее. Жить надеждой – такая жизнь ничем не хуже какой-либо другой.
Лоик: Ты знаешь, что ты говоришь?
Фелиси: Да, и я так думаю, даже если это представляется дурацким.
Лоик: Это тем более не представляется дурацким, что кое-кто очень умный уже сказал это до тебя. Почти слово в слово. Я не думаю, что ты его читала.
Фелиси: Кто, Шекспир?
Лоик: Нет, Паскаль.
Фелиси: Это философ?
Лоик: В некотором смысле да. Он это называет ставкой (pari). Он говорит, что, если ты ставишь на бессмертие, выигрыш столь велик, что это возмещает скудость шансов. И что даже если душа не бессмертна, вера в ее бессмертие позволяет жить лучше, чем если этой веры нет.
Фелиси: Так я тоже верю в то, что душа бессмертна. И я даже верю в это больше, чем ты. Ты веришь, что это только после смерти, а я верю, что она существует и до рождения.
Лоик: Послушай, Ядвига тебя, возможно, убедила, но меня нет.[137]
Фелиси: Мне не нужна Ядвига, чтобы в это верить. Это мне представляется очевидным. Если душа продолжает жить после, я не понимаю, почему бы ей не существовать до?
Лоик: Но что такое душа без личности человека? Если у тебя больше нет памяти о твоей предыдущей жизни, это больше не ты!
Фелиси: Но у меня как раз есть сознание предыдущей жизни. Оно существует. Оно не очень ясно, но оно существует. И у тебя оно тоже есть, только ты этого не замечаешь. Почему у меня есть уверенность, что я люблю Шарля? Как я могу быть в этом совершенно уверенной? Когда я его встретила, у меня было впечатление чего-то уже знакомого (d'ejа connu). И вот как ты объяснишь это, если не тем, что мы уже виделись в предыдущей жизни (nous nous sommes d'ejа vus dans une vie ant'erieure).
Лоик: Перестань, Фелиси, ты меня убиваешь.
Фелиси: Но это не глупости!
Лоик: Нет, это безотчетное знание. Но это уже не Паскаль.
Фелиси: Виктор Гюго?
Лоик: Нет, Платон.
Фелиси: Его нам еще не хватало. И что, он тоже верил в переселение душ?
Лоик: И да, и нет. Вообще это уже другая история. Но что поразительно, он рассуждает точно как ты, доказывая бессмертие души. И это то, что называют аргументом знания-припоминания.
Фелиси: И что же, ты не согласен с этим?
Лоик: У меня ведь не та вера, что была у греков. Да и у Платона, пожалуй, ее тоже не было».
