Прыжок

Что ж, платить всегда было крайне неприятным делом для Джорджио Бруноса, а он всю свою жизнь избегал делать то, что ему не нравилось.

Донна сидела в ресторанчике в Кэннинг-тауне и наблюдала, как папаша Брунос готовит клефтико. Его большие грубоватые руки проворно сновали по рабочей поверхности стола. Он тихонько напевал себя под нос. Донна вдыхала запахи кухни, а также орегано, базилика и красного вина, которые всегда здесь присутствовали.

Она отпила из стакана глоток белого вина и тихо вздохнула.

— Папа, можно я спрошу вас кое о чем?

— Конечно, можно, мой маленький ангел. О чем угодно!

Донна облизнула губы.

— Как вы думаете, приговор Джорджио будет обжалован? Почему-то, когда я сегодня разговаривала с адвокатом, у него был немного… ну, неприветливый тон… — Голос ее утих.

Папаша Брунос вытер руки о фартук и крепко прижал Донну к себе, поцеловал ее в блестящие каштановые волосы с громким чмокающим звуком.

— Не волнуйся. Мой Джорджио невиновен. По законам этой страны его обязаны отпустить. Вероятно, ты застала того человека в неудачное время, когда он был сильно занят. Мы всегда нелюбезны, когда очень заняты делом.

— А вот вы — нет! — нежно улыбнулась Донна. Папаша Брунос рассмеялся громко и весело.

— С тобой — нет, но на Маэв я бы так заорал, как лев! Я обычно кричу на нее, чтобы она оставила меня в покое.

— А что в этом случае делает Маэв? — спросила Донна, глядя в сверкающие глаза свекра.

— Что она делает? Она вынимает из кармана этот свой ирландский темперамент и так орет мне в ухо, что я начинаю жалеть, что вообще открыл рот!

Донна тоже рассмеялась. Папаша Брунос снова обнял ее.

— Не переживай, слышишь? Он будет дома прежде, чем я вымолвлю: «Джек Робинсон, мой Джорджио вернется домой, и в этом ресторане состоится самая большая пирушка в мире».

— Конечно, так и будет, папа. Просто я хочу, чтобы это случилось как можно быстрее.

Папаша Брунос уже возвратился к работе и лишь пожал плечами. А после паузы проговорил:

— Иногда я думаю, что, может, это пойдет Джорджио на пользу, а? Мне кажется, он немного самоуверен. Чересчур петушится, как говорят лондонцы.

Донна соскользнула с табурета и подошла к свекру.

— А почему вы так говорите, папа? Что вы имеете в виду?

Папаша Брунос улыбнулся ей до ушей, показав все свои зубы.

— Не обращай внимания, моя маленькая Донна. Забудь, что я сказал. Иногда я бросаю слова на ветер, хотя лучше было бы оставить их в голове.

Донна поглядела в его крупное, открытое, честное лицо и почувствовала, что вот-вот разрыдается. Не оттого, что сейчас сказал Па, но потому, что он ненароком облек в слова все то, о чем она тайком думала с тех пор, как был осужден Джорджио.

Однако вплоть до настоящего момента она сама себе в этом ни за что не призналась бы.

Глава 5

Стефан Брунос гостил у своей близкой подруги Хэтти Джекобс. Пятидесятипятилетняя, крупная, сладострастная и веселая — такой женщиной она была. Когда Стефан просто смотрел на нее, он и тогда чувствовал себя счастливым. Хэтти, казалось, постоянно улыбается всем подряд. У нее даже улыбались глаза, когда губы не двигались. Она излучала дружелюбие, счастье и доброту. И именно последняя черта особенно привлекала к ней Стефана. Хэтти никогда не поносила кого бы то ни было. Он понимал, что его мать обозвала бы ее огромной шлюхой; к таковым ее отнесло бы большинство людей, не знавших ее достаточно хорошо, но дело заключалось в том, что она и была проституткой. Хоть она ныне и не бродила по панели у Шепердс-маркет, а лишь вспоминала дни, когда слонялась по Парк-Лейн; теперь она занималась «любовью по телефону».

Весь день Хэтти сидела на своей огромной двуспальной кровати и говорила по телефону с незнакомыми мужчинами. Эти мужчины были абсолютно безликими: они платили с помощью кредитных карточек и точно объясняли, какой разговор им нужен. Хэтти всегда относилась к этому ответственно. Она могла изобразить нервную девственницу, задыхающуюся от волнения и напуганную, либо превратиться в зрелую женщину, которая отшивала рьяных клиентов, угрожая им телесными наказаниями, и счастливо вздыхала, когда они обещали ей быть «послушными мальчиками». Хэтти играла разные роли: иногда — противной жены-домохозяйки, часто — роковой женщины-искусительницы, в исключительных случаях — трансвестита. Единственное, кем Хэтти не могла притворяться, так это ребенком. Она не выносила секса с детьми даже по телефону.

В настоящий момент Стефан следил, как Хэтти давала возможность кончить звонившему. Она взяла батончик «Марс», сунула его в рот и начала сосать, издавая чавкающие, хлюпающие звуки. И умышленно говорила в телефонный аппарат ртом, набитым доверху шоколадом: «Ах, какой он огромный и твердый!» Она заметила, что Стефан наблюдает за ней, и демонстративно закатила глаза к потолку. Она держала телефонную трубку подальше от уха — настолько ей были противны звуки, вылетавшие из нее.

Когда она снова поднесла трубку к уху, линия молчала.