Прыжок

Финн хотел согласиться с ней и сказать, что тоже преобразился, что даже основательно размышлял над этими переменами, что ему стало комфортнее находиться в главном штабе с другими велокурьерами, что начал чувствовать себя увереннее рядом с парнями вроде Сайласа или Тома, которые выглядят так, словно заблудились по пути на съемки рекламы парфюма «Давидофф», и хвалятся тем, что держали в руках больше женских грудей, чем шестигранных ключей. Но Ману уже вышла из квартиры и спускалась по лестнице. А он так и не смог вымолвить ни слова.

У окна на площадке между пролетами она, будто что-то забыв, резко остановилась.

— Небо такое чистое, — удивленно произнесла она. — Куда подевались все тучи? — Ману открыла окно и перегнулась через карниз. — На улице жара, и это в мае, что-то тут не то. Разве только что не шел дождь? — Она повернулась к Финну в ожидании ответа.

— Да что ты заладила со своим дождем? Не было никаких туч, ты придумала. Пойдет когда-нибудь твой дождь! — В его голосе слышалась злость, но Ману не могла знать, что злился он на себя, на то, что его привязанность к ней сделала его таким зависимым и беспомощным.

— Я уезжаю отсюда, — сказал он. — На велосипеде. В Неаполь или Стамбул — зависит от погоды. А потом в Нью-Йорк. В конце мая. Если не раньше.

Ману осторожно закрыла окно, будто боялась кого-то разбудить, повернулась к Финну и посмотрела на него.

— Это меньше чем через три недели.

— Так поехали со мной. Только представь, сколько растений нам встретится по пути.

— То, что цветет, не надо пересаживать, — ответила Ману. — Велика вероятность, что все погубишь.

Она зажала ведерко с инструментами под мышкой и спустилась по лестнице. Финн яростно пнул стойку перил. Ни о какой пересадке теперь не могло быть и речи. Сам того не желая, он столкнул горшок с подоконника. Долгое время Финн прекрасно справлялся сам по себе, безо всей этой сердечной чепухи, бессонных ночей, бабочек в животе, мыслей о стрижке и поиска рецептов в интернете. Вся его жизнь умещалась в подседельной сумке. Периодически Сайлас знакомил его с девушками, к которым сам охладел. Но каждая хотела из него что-то сделать. Для них он был чем-то вроде рамы без седла и колес, посредственный каркас, который приходится перекрашивать и кропотливо подбирать детали, прежде чем осмелишься выехать на нем. Потому что, дескать, велокурьер — это не профессия, а клетчатые рубашки давно не в моде, ему нужно отрастить свои кудряшки, потому что с ними он гораздо милее, стены в его квартире нужно покрасить в мятный и приклеить молдинг на уровне пояса, потому что нужно заниматься танцами, и двадцать девять лет для мужчины — это возраст, когда пора покупать мебель. Поэтому его коленки подкашивались разве что от крутого спуска. Конечно, в школьные годы была пара недель, когда он из-за девушки сутками лежал в постели, курил травку и мастурбировал, слушал «Wicked Game» Криса Айзека на бесконечном повторе, и все потому, что она считала, что он милый, как плюшевый медвежонок. А с такими никто не спит. Секс был привилегией широкоплечих эгоистов, которые со взглядом Брэда Питта стояли за спортзалом и вынимали изо рта сигарету лишь затем, чтобы выплевать на асфальте инициалы своего очередного достижения. Однако это было давно, задолго до того, как он смирился с тем, что отдал свое сердце гоночным велосипедам и волнующим извилистым трассам. Прошло много времени с тех пор, как он хотел быть кем-то большим. Ману любила его даже без настоящей профессии, кудряшек и мятного молдинга. Ей нравились белые стены, потому что, как она говорила, на них можно мысленно вешать картины. С ней он полюбил добавлять в еду кетчуп и толочь картофельное пюре, и тот факт, что он на дух не переносил танцы, лишь вызывал у нее легкий смешок. Он должен все исправить во что бы то ни стало.

Эдна