Провокатор

— Эээ… — Николай удивленно уставился на меня. — Вы уверены, что обыски будут еще?

— А мы полиции опять подскажем, — подмигнул я Муравскому. — Пристав уже сейчас скучает, а после шестого обыска любое сообщение, что у нас в типографии нечисто, будет просто выкидывать. Тем более, что наблюдение и агент ничего даже подозрительного, не говоря уж о противозаконном, не обнаружит. А вы пока подготовьте жалобу обер-полицмейстеру на то, что полиция, не иначе как по наущению злопыхателей, мешает работать добропорядочной типографии.

И вот еще что, Коля. Разузнайте, пожалуйста, как можно усыновить Митю Сомова.

Осень 1900

Собко, оставшийся «на хозяйстве» в Париже, прислал пространную телеграмму — переговоры с жадноватыми бельгийцами все тянулись и тянулись, и он предлагал закончить их одним ударом, установив роялти за патент в размере всего лишь одного франка с каждого оборудованного двумя устройствами вагона. Я прикинул — если подпишут бельгийцы, выступавшие ныне в роли, так сказать, законодателя железнодорожной моды, то за ними рано или поздно подтянутся немцы и французы, что означает перевод всех дорог Европы на нашу сцепку, а это минимум миллион вагонов, то есть многолетние и немалые платежи. А поскольку я больше рассчитывал на алмазы из Кимберли, то отбил Васе ответ с одобрением этой идеи и отказом от всех поступлений в его пользу.

Ну и пошла лавина, первый договор подписали сразу, еще через неделю, после некоторого обалдения, такие же соглашения заключили французы и немцы, а на подходе были Италия и Австро-Венгрия. Прочей же мелочи вроде испаний-румыний и деваться будет некуда, подвижной состав-то строят только большие страны, значит, все новые вагоны будут с нашими устройствами по определению, а весь парк обновится лет за десять-пятнадцать.

Еще в конце телеграммы Собко в очень аккуратных выражениях сообщал, что Варвара, оставшаяся «подышать воздухом Парижа», крутит там новый роман и, похоже, подумывает вообще стать невозвращенкой.

Не сильно-то я и удивился — все ведь к тому и шло, сколько-нибудь глубоких чувств к ней не было, да и первый разрыв очень помог, поставил мозги на место.

Доброхоты из числа коллег Василия Петровича передали слухи из Петербурга о том, что воодушевленный успехами российских путейцев Хилков вроде бы представил нас и Проскурякова, автора проекта Красноярского моста, к орденам. Так что надо было опять собираться в дорогу, выставка заканчивалась в ноябре и было бы неплохо лично присутствовать на закрытии, принять положенные дипломы и заскирдовать заслуженные лавры.

В Париж я поехал южным путем, через Вену и Цюрих. По итогам давно ожидаемого разговора с Герцлем я стал «христианским сионистом», то есть обязался способствовать эмиграции евреев в Палестину. В ответ у Теодора нашлись так интересовавшие меня связи с «алмазной мафией» Амстердама, причем к обоюдной выгоде — хочешь, чтобы дело сладилось, дай людям заработать.

В Цюрихе же меня встретил страшно довольный жизнью Эйнштейн. У него случилось сразу два знаменательных события — он закончил политех и стал швейцарцем, за что и принялся меня благодарить.

— Полноте, Альберт! В чем тут моя заслуга? — я улыбнулся. — Вы сами добились всего.

— Вы! — Эйнштейн энергично кивнул. — Именно вы, герр Скамов, дали мне место, на котором я смог заработать достаточную сумму для подачи прошения о гражданстве.

Я пожал плечами:

— Ну заработали бы где-нибудь еще.

— Нет, я неоднократно пытался, но ничего не получалось. Так что окончанием Политеха я обязан Марселю Гроссману, который ходил на все лекции и конспектировал их для меня, а вот гражданством — только вам.

— Тогда предлагаю отметить это. Кстати, там пришли заказанные мной статьи Лоренца из журнала голландской Королевской академии, полагаю, вам будет интересно ознакомиться.

И мы отправились в тот же ресторанчик, что и в день нашего знакомства, куда через полчаса примчался и посыльный от Хагена с только что пришедшей телеграммой, отправленной несколько недель назад из Ломе, столицы германского Тоголенда, наконец-то добравшейся до Москвы и срочно пересланной Муравским. Текст гласил, что завтра в Гамбург должен прийти пароход, на котором прибудут господа Ротринг и Сван.

Извинившись перед Альбертом, я бросил все дела и помчался на вокзал, времени было в обрез.

* * *

Поток пассажиров, в основном, немецких ойтландеров из Южной Африки, из дверей портовой таможни, понемногу ослабевал, но наших путешественников пока не было видно, а у меня от волнения даром что не тряслись руки. И то сказать, если они везли алмазы, то везли заодно и будущее русской революции, как бы громко это не звучало.

Вот вроде бы последние, а ребят так и нет…

— Герр Скаммо? — рявкнуло за спиной и меня прошиб холодный пот, но я все-таки сумел обернуться.

За моим плечом скалились двое ребят из группы, Савинков и Красин, на которого я и сорвался:.

— Леонид, мать вашу, вы-то куда? Ладно эти, но вы же на десять лет старше!

Поджилки все еще тряслись, но я матерился, что называется, по обязанности — ребята вернулись живыми и, как выяснилось, победителями.