Провокатор

А Собко со своими шутками-прибаутками изложил наши проекты, вытряс из Леонида его соображения, не переставая всячески рекламировать машину, автосцепку и меня, как непризнанного гения железнодорожного строительства и даже человека крайне передовых взглядов, не убоявшегося вступить в схватку с жандармами, от чего я вяло отбрехивался. Но по разговору выходило, что запусти путеукладчики в течении года — сроки завершения Транссиба можно будет существенно приблизить. Красин дал пару ценных замечаний, обещал в следующий приезд в Москву (он разрывался между Харьковом, где доучивался в университете и работой топографом или мастером на разных дорогах) более подробно ознакомится с чертежами и мы разошлись. Вернее, ушел только Собко, а мы двинулись к Александровскому саду и далее вдоль него, к «Большой Московской гостинице» на Охотном ряду.

— Скажите, Михаил Дмитриевич, а что за мелодию вы напевали за шахматной доской? — после нескольких дежурных фраз о погоде и работе обратился ко мне Красин.

— Знаете, я сильно задумался и делал это машинально, может, вы напомните?

В ответ Красин воспроизвел несколько тактов… «Варшавянки».

Да что же это такое, а? Следишь за речью, не дай бог оговориться словцом из будущего или брякнуть неиспользуемый ныне термин, а стоит чуть ослабить вожжи — все само лезет из подсознания! Вот интересно, а играя с Зубатовым, я тоже «вихри враждебные» мурлыкаю?

Хотя… может, оно и к лучшему и этот шанс надо использовать…

— А, это моя любимая песня. Haydi barikata, haydi barikata, ekmek, adalet ve ozgurluk icin, — напел я вариант прикольной группы Bandista.

— Это, простите, на каком языке?

— На турецком. А вот на испанском. Alza la bandera revolucionaria Que del triunfo sin cesar nos lleva en pos.

Даже не зная турецкого, Леонид уж точно определил слово «баррикада», а уж французский-то он знал наверняка, так что и «бандера» и «революционариа» пошли прямо в цель. Но я решил дожать:

— Могу и на русском. А могу вот еще что:

Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов.

Красин остановился, как обухом прибитый и неудивительно — «Интернационал», разумеется, был известен, но только на французском или там немецком, русского перевода еще не существовало! Но Леонид довольно быстро справился и жадно спросил:

— А дальше?

— А дальше только припев, больше пока не переведено, этим занимается один юноша в Париже, но небыстро, очень небыстро, глядишь, через годик и закончит, — хватит с меня «Елочки», не хочу больше песни тырить. И я продолжил:

Это есть наш последний
И решительный бой,
С Интернационалом
Воспрянет род людской!

— Вы социалист? — как в омут бросился Красин.

— Да. Рекомендательных писем от Плеханова или Засулич предоставить не могу, но я с ними недавно встречался в Женеве.

— В Женеве? До или после убийства Елизаветы Баварской?

— За пару недель до, вовремя успел уехать — полиция перетрясла всех известных им левых, досталось и Георгию Валентиновичу с Верой Ивановной. А вы, как я полагаю, оказались в Иркутске не по своей воле, так?

— Да, там целая история, тянется уже семь лет, — подтвердил Леонид.

В тот вечер мы толком не договорили и разошлись, условившись непременно встретится в следующий приезд Красина в Москву через пару недель. За это время я дернул Савинкова и нескольких других ребят разузнать о Красине — строго говоря, мне это было совершенно не нужно, биографию Никитича я вполне помнил, мне было нужно, чтобы информация о том, что я навожу справки, дошла до объекта моего интереса.

Тем временем шли и рутинные дела — зубатовские «профсоюзы» уже действовали на семи заводах, но пока тихо, занимаясь в основном самообразованием. Я нацелил на них Тулупова с Муравским, посоветовал подбросить литературы и кого-нибудь из толковых ребят, чтобы аккуратно двигать рабочих в нужную сторону. За дело взялся Исай — как по мне, лучше кандидатуры и не найти, свой, из рабочих, за словом в карман не лезет, задачу понимает и пока никакую политику (во всяком случае, в открытую) туда тащить не будет.

Группа Савелия Губарева надыбала пять деревень, годных под стартовые площадки для колхозного движения, из них я выбрал одну, наиболее интересную — относительно близко к Москве, никакая урожайность, хотя петровцы клятвенно заверили, что ее при правильной агротехнике можно поднять втрое и, что самое главное — там жила родня сразу аж двух студентов-землеведов. Мы решили готовить встречу с «крестьянским активом» как можно скорее, лучше всего — в Можайске, самом ближнем городе.

* * *

Палка просвистела у самого носа, я едва успел отшатнуться — нападавший был на полголовы выше и длиннее руками. Еще хуже было, что он был сильно моложе и атаковал в таком темпе, который я долго не выдержу, дыхалка уже не та.