Провокатор

Коробка с тортом была водружена на отдельный столик и мы перешли к вручению подарков детям, которых набралось девять, включая дочь и двух сыновей Шухова. Дети принимали коробочки, серьезно кланялись или делали книксен и отходили в сторонку, где и начинали увлеченно шуршать обертками, освобождая кукол или солдатиков. Когда все разобрались, кто-то предложил устроить хоровод у роскошной пахучей елки, поставленной в кабинете хозяина. Мальчиков и девочек собрали в круг, Анна Николаевна, жена Шухова, заиграла на пианино чинную мелодию, хоровод двинулся и все запели «O Tannenbaum, o Tannenbaum, wie treu sind deine Blatter!» Я еще подумал, что довольно странно на русское Рождество петь немецкие песни, но мало ли у кого какие в семье традиции, дослушал до конца песенки и влез в круг со словами:

— А теперь давайте что-нибудь наше! — и не дожидаясь остальных, затянул:

— В лесу родилась елочка,
В лесу она росла… ну, подпевайте!
Зимой и летом стройная
Зеленая была!

Но мне никто не подпел и я замолк, недоуменно глядя на взрослых, которые с таким же недоумением смотрели и на меня. Так, это что же получается? Вряд ли песня запретная, ее что, вообще не знают?

— Миша, а что это за слова? — удивленно спросила Варвара.

— Ну как же — метель ей пела песенку, спи елочка, бай-бай, мороз снежком укутывал, смотри, не замерзай! Никто не знает? — нда, попал, надо тщательней следить за языком. Пришлось выкручиваться. — Я слышал ее в детстве от родителей и был уверен, что это песня из России.

Быстрее всех нашлась Анна Николаевна, она предложила пока разрешить детям натаскать гостинцев с елки, а мне выдать перо и бумагу, чтобы я записал слова, чем я и занялся, внутренне хихикая — надо же, «перепел Высоцкого»! Минут через десять, пока на елке бегущим по пороховой нитке огоньком зажигались разноцветные свечки, я вроде бы вспомнил все куплеты, во всяком случае, до финального, где «много-много радости детишкам принесла», записал их, напел Анне Николаевне, насколько это возможно с моим слухом, мелодию и вскоре сводный хор, сжимая в руках пару листков с текстом, под аккомпанемент пианино исполнил новогодний шлягер.

Впечатление он произвел изрядное — младшее поколение в добытых из хлопушек бумажных колпачках даже бросило потрошить елку, на которой, помимо свечек, были развешаны пряники, бумажные цепи, посеребренные орешки, корзиночки с конфетами и многие другие столь сладкие детскому сердцу вещи, и внимательно выслушало до конца, а потом потребовало исполнить на бис, уже с хороводом. Взрослые пропели «Елочку» еще раз и даже похлопали друг другу, а меня вдруг пробила ужасная мысль, что все эти милейшие люди и, что еще страшнее, дети через двадцать лет будут голодать, уезжать в изгнание, идти на расстрел или расстреливать сами.

Чтобы взять себя в руки и не портить праздник, я отошел к этажерке у окна кабинета и налил себе из графинчика стопку шустовского коньяка. Там же стояли шахматы и лежал ярко-красный журнал «Циклист», его-то я и начал листать, чтобы хоть как-то отвлечься. Подошел Шухов:

— Да, знаете ли, увлекаюсь велосипедом и очень жалею, что сейчас невозможно кататься.

— Отчего же, я вот каждый день катаюсь.

— Вы? Как? — удивлению Шухова не было предела, что было вполне понятно. Холод, снежная слякоть, беспорядочное движение извозчиков, ранняя темнота, отсутствие зимней экипировки (да и летнюю экипировкой можно было назвать с ооочень большим натягом) — все это делало езду на велосипеде в декабре попросту невозможной.

— Дома, каждый день полчаса-час.

— Дома???

— Ну да, поставил в кабинете велосипед на ролики и кручу педали, не сходя с места. Очень, знаете ли, помогает поддерживать форму.

— Вы должны непременно показать мне это!

— В любой удобный момент, Владимир Григорьевич! Мы с Варварой Ивановной будем весьма рады.

Наконец, все отправились к накрытым столам — дети в детскую, взрослые в столовую. Соседом моим оказался инженер с Ярославской железной дороги Василий Петрович Собко, гренадерских статей мужчина, неожиданно смешливый, мы с ним с удовольствием обсудили творчество Гарина-Михайловского, вернее, три его книги автобиографического цикла. Заявление мое, что надо ждать четвертую книгу и что она будет непременно называться «Инженеры», вызвало за столом веселое оживление.

— Да вы еще и пророк, Михаил Дмитриевич! — засмеялся Собко.

— Да, господин Скамов у нас человек больших и разнообразных талантов! — поддержал его хозяин дома.

— Никаких пророчеств, господа, исключительно инженерная интуиция и экстраполяция, — я оторвался от калача с паюсной икрой и для убедительности потряс в воздухе столовым ножом.

— Будьте любезны, объясните ход вашей мысли?

— С удовольствием. Смотрите: инженер Гарин писательство не бросает, помимо трилогии изданы уже две книжки очерков, так?

— Так, но как отсюда следует название книги?