Проводник в бездну

— Тошно, тошно, за фюлера… Полную, у нас за флю… флю… хлю… тьфу ты, погань всякая лезет на язык… За пана охвицера, потому что фю… флю… И выдумают же некрести, трудно даже произнести.

— За ослобонителей, — подпевала Федора, которая ещё больше раскраснелась.

— Вод-ка, — между тем объснял панок офицеру, — тоже национальная гордость. Не зря говорят украинцы: будет колбаса и чарка, пройдёт и сварка [4]. Мы считаем: ссоры между украинским народом и фюрером не может быть. Пусть герр обер-лейтенант посмотрит на представителя украинского народа, который с присущей народу гуманностью угощает немецкого представителя…

Налыгач переел, перепил и пьяно икал.

— Точно, точно… С флю… тьфу ты… с фюлером ссориться не будем. Это точно…

Ему было весьма приятно, что панок оценил его старания.

— Жили мы, Свирид, так: прикладай та прикрадай, тогда и будешь иметь.

Налыгач повёл рукой по хате, заставленной всяким добытым добром.

— У вас в хате как в магазине, — ещё раз похвалил панок Налыгача и вновь принялся за курятину, за колбасу.

— Ну, энде, конец! — неожиданно резко сказал офицер и встал.

Когда «освободители», красные от самогона и Федориных щедрых закусок, покачиваясь, вышли на улицу, на площади уже собирались люди.

«Сходка!» — ползло по Таранивке слово, которое старикам напоминало давно забытые, позаросшие мохом времена.

Митька и Гриша услышали о сходке и прибежали чуть ли не первыми на площадь.

— На майдани коло цэрквы революция идэ [5], — тихо продекламировал Гриша.

— Какая революция?

— Это я стихи вспомнил. Разве забыл?

— Почему забыл?.. «Хай чабан», — уси гукнули…» Не забыл.

Бывало, на колхозные собрания готовились, наряжались, шли с шутками. А теперь будто на похоронах — молча, согнувшись. Вон баба Зубатая стоит в толпе. Раньше где она — там хи-хи да ха-ха, а теперь у бабы губы сжаты, брови нахмурены. Что-то шепчет про себя, глядя на гитлеровцев в серо-зелёных куцых шинелях, и сморкается в платок. Увидела Поликарпа, увивающегося возле офицера, и вылинявшего панка, не выдержала:

— Вытактакует чин. Вот тебе и тихоня. Значит, ждал своего часа.

На неё зашикали.

— Гляди, гляди, — раздался в толпе чей-то голос. — И Лантух пожаловал, давненько в наших краях не по являлся.

Люди заволновались.

Между тем офицер поднял руку — призывал к молчанию. Потом заговорил. Голос был у него сухо» и трескучий. Когда он замолчал, панок откашлялся, взглянул на офицера, на Налыгача и перевёл слова гитлеровца, которые сводились к одному — надо выбрать старосту.

Мужчины и женщины топали, хукали на красные от холода пальцы, молчали. Гриша обернулся, посмотрел на толпу и неожиданно встретился взглядом со своей учительницей Екатериной Павловной. В стареньком сером платке, в поношенных валенках, она выглядела старше своих лет.

На площади воцарилась тишина. Люди не смотрели друг на друга, неловко было… Дожили! Как отару овец согнали прикладами на площадь…

Тишину нарушил вылинявший панок:

— Герр обер-лейтенант великой армии великого фюрера просит назвать, кого мы пожелаем избрать старостой.

Молчат люди на площади, долго, безнадёжно долго молчат.

— Почему же вы молчите? Языки отнялись? — начинает горячиться панок.

Но оцепенелая толпа не шелохнулась.

— Раньше большевики подсовывали вам своих голодранцев в сельсовет, а теперь новая власть разрешает — выбирайте кого пожелаете. О!

Тишина стала ещё гуще.

Золотозубый офицер поигрывал тростью, нетерпеливо поглядывая на ручные часы. Наконец не выдержал, что-то гаркнул безбровому панку. И тот сразу выпалил:

— Герр офицер думает: подойдёт нам Поликарп Налыгач. Хозяином был до Соловков.

— Вас ист дас Соловки? — наклонился к панку офицер.

Панок коротко объяснил, офицер заржал, как конь. Даже похлопал по плечу Налыгача.

— Гут! Гут!

Приймак неумело вытянулся, пошатнулся и чуть (было не шлёпнулся в лужу. Если бы панок не поддержал, лежать бы кандидату в старосты в грязи. Не рассчитал Поликарп, угощая гостей и себя самогоном, на радостях лишнее опрокинул.

Выпрямившись, Поликарп благодарно кивнул панку и выставил худую грудь, подобострастно глядя в рот «новой власти». А «новая власть» изрекла:

— Поликарп Налыгач — старост…

После чего панок выкрикнул:

— Начальником таранивской полиции назначается пан Кирилл Лантух!

Зашевелились люди на минутку — и снова тишина. Приймак так Приймак. Кирилл так Кирилл. Видно, пришло время подонков разных. Лишь баба Зубатая не выдержала, кинула:

— Чтоб над тобой командовала верёвка с тугой петлёй! Чтоб тебе то командование боком вылезло! Чтоб в твоих печёнках-селезёнках командовали всякие болячки!..

Лантух этого, конечно, не слышал. Стоял надутый, красный, приземистый. Бычий его загривок налился кровью.

— Сейчас пан Лантух прочитает приказ немецкого командования, — подал голос новоиспечённый староста.

Но Лантух и читать толком не умел. Жил он где-то на далёком лесном кордоне и в школу почти не ходил. Они с отцом тайно промышляли лесом. Перед войной исчезли, спасаясь от суда. А теперь вот снова объявились.

— Поняли? — взвизгнул Налыгач после Кириллова бекания да мекания. — Вопросов не имеется?