Я ушел к себе и включил компьютер, чтобы посмотреть почту. Перепалка на портале шла вовсю. Одни сочувствовали, другие негодовали, третьи давали советы, четвертые уверяли, что это уже не первый раз и что «ничего этим уродам» не будет, и приводили примеры, пятые огрызались, дескать, «сам напросился, ну и получил», а какая-то обиженная природой с тигриной яростью нападала на Алёшкиных защитников, обзывая кого «козлом вонючим», а кого «курицей общипанной», и даже уверяла, что, если бы сама оказалась на месте, «подошла бы и этого лежачего гада добила». И уже где-то в самом конце обратил внимание на такое сообщение: «Был в клубе, видел кто бил, телефон у Табака, принимали участие в избиении Табак, Костыль и Чика».
Я тут же скопировал и распечатал текст. Затем выключил компьютер, перекусил и отправился в полицию.
Было около восьми вечера, когда я туда входил. Подойдя к окошку, я сказал дежурному, зачем прибыл. Он ответил:
– Пройдите в кабинет участковых. Прямо по коридору, первая дверь налево.
В просторном кабинете за одним из четырёх столов сидел всего лишь один наш поселковый участковый, худощавый майор в очках, и что-то сосредоточенно писал на листке в раскрытой папке. Я поздоровался, попросил разрешения войти. Майор поднял глаза, узнал меня, кивнул, пригласил присесть напротив и, продолжая писать, спросил, по какому вопросу. Я сказал про новый диагноз. Он ответил, не отрываясь от своего занятия:
– Мы знаем. Удивляюсь, как это он у вас с переломом основания черепа ходит.
– А он и не ходит, мы его под руки водим. Это вы его ночью допрашивали?
Участковый перестал писать, уставился на меня немигающим взглядом.
– Нет, дознаватель, а дело мне передали. А теперь, получается, дальше его следует передавать. Ещё что-то хотите?
– Да, заявление написать. То было неправильным.
Он тут же состроил удивлённую мину, порылся в папке, достал заявление, пробегая глазами, возразил:
– Почему неправильное? Всё верно. Вот об избиении, вот о краже телефона. Всё было так?
– Так-то оно так, только сын видел, кто именно из его кармана телефон вытаскивал, и есть свидетель.
– Кто?
Я достал из кармана лист бумаги. Участковый пробежал по нему глазами.
– Какой же это свидетель, тут ни имени его, ничего?
– Зато есть клички преступников. Сын это подтверждает, – для убедительности соврал я, поскольку поговорить с Алёшкой пока не было возможности.
– Это я вижу, лица известные. Что, и Чекмырёв пинал?
– Какой Чекмырёв?
– Чика.
– Вроде да. Во всяком случае, там был.
– Там был… Мало ли кто там был. Но это хорошо, что вам имена известны.
Заподозрив в последнем замечании расположение, я рискнул спросить:
– А правда, что Чика ногой в полицию дверь открывает?
– Не знаю, – тут же нахмурился майор и, опять взявшись что-то записывать, добавил: – Ко мне не открывает.
– Стало быть, не надо другое заявление писать? – ещё раз переспросил я.
– Я уже вам всё сказал, – не отрываясь от дела, отозвался он.
– Да! Чуть не забыл. Надо бы срочно видео из клуба взять, а то как бы директор клуба и то, что есть, не уничтожил.
– Не беспокойтесь, работа уже ведётся, – так же, не отрываясь от писания, заверил участковый и, наконец, дописав, сказал со вздохом: – Ну вот и всё, идёмте.
– Куда?
– В дежурку, дело по инстанции передавать.
Мы вышли из кабинета, я шёл впереди, майор следом, в коридоре дежурной части он постучался в остеклённую, зарешеченную, как и огромное, во всю стену, ограждение, дверь, и, когда ему открыли, заходя внутрь, спросил сидевшего за столом дежурного:
– Куда с тяжкими телесными, в криминалку?
– Да.
Я сказал до свидания и вышел на улицу. В душе опять замаячил лучик надежды. Уж теперь-то, подумал, когда такой серьёзный диагноз и все фигуранты налицо, возьмутся за дело. По прежней советской жизни я помнил, что групповые преступления более тяжкие, чем одиночные, а тут налицо ещё и ОПГ (организованная преступная группировка). И уже представлял, как всю эту сволочь наконец задержат и водворят на скамью подсудимых.
Какой же я был наивный!
И хотя за дело действительно взялись, однако совсем не так, как мы ожидали.