Провинциальные игры

Я не могу пойти на это. У меня тоже двое детей, и попасть в руки неизвестному похитителю меня не прельщает. Или вообще расстаться с жизнью, мне ее не для того подарили, чтоб я ее так бездарно слила в унитаз. Но вот цепляется, плачет… И понимаешь, что на ее месте вела бы себя ничуть не лучше. Ни капельки. Может, и похуже даже.

В комнату заглянул Петя, быстро сориентировался и исчез. Я еще раз попробовала поднять Дарью с колен.

– Не надо. Все будет хорошо…

Бесполезно.

– Вы согласны? Правда?!

Минут двадцать прошло, прежде чем появился Благовещенский. Сообразил, что происходит, и сдвинул брови.

– Даша? Что ты здесь делаешь?

– Я пришла просить за мою дочь! Ты не понимаешь?! Ирэна…

– Мария Ивановна уже согласилась нам помочь, – оборвал Александр Викторович начинающийся слезо- и словоразлив.

– Да?!

– Да, – кивнула я.

В принципе, я не сильно и врала, я же не сказала, чем именно.

– Благодарю вас! – Дарья осела на ковер. Я почувствовала себя последней скотиной.

Благовещенский подошел и без особого труда поднял супругу.

– Пойдем, Дашенька. Я отвезу тебя домой…

Дама удобно устроилась на руках у супруга, положив голову ему на плечо.

Что меня царапнуло в этой картине?

Не понимаю, нет…

Минута – и я осталась одна. Упала в кресло без сил, позвонила и приказала принести себе чая. Горячего, крепкого и с медом.

Как же мне паршиво! Вот он, тот выбор, который не позволяет остаться человеком даже в своих глазах. Соглашусь – потеряю жизнь и детей, с большой вероятностью. Откажусь – потеряю уважение к себе.

Уже потеряла…

До конца дней мне придется жить с осознанием своей трусости. Жить и понимать, что, если с Ирэной, что-то случится, я буду считать себя косвенно виноватой в этом.

А если это ловушка?

Если она расставлена на меня?

Если…

Ответа нет. Но даже в мире, который я оставила, мать двоих детей не пустили бы в штыковую атаку и не послали в разведку. Только если уж вовсе нет другого выхода.

Окажись за моей спиной дети, я вела бы себя иначе. Но Ирэна человек достаточно взрослый. Это с моих позиций она ребенок, в том мире, который я оставила, семнадцатилетние еще во многом дети. Не все, нет.

Но основная масса. А здесь в семнадцать часто уже сами родители. И восприятие другое. Совсем другое…

Я не верю, что в этой истории все так просто. Не верю, но и доказать не могу. А значит что?

Сидим на попе ровно. Потом будет видно, что дальше делать.

* * *

Единственное, что я могла, – это организовать нормальное питание. Что и сделала.

Любому, от генерал-губернатора до простого казака, который заходил в мой особняк, предлагался чай и закуски. Чего покрепче не предлагалось. Даже наливка, в которой и пяти градусов-то нет, может так на расстроенные нервы упасть, что хуже всякой водки получится.

В обед я решительно настояла на том, чтобы все сделали перерыв и поели.

Благовещенский попытался сопротивляться, но куда там!

Было б мне и впрямь семнадцать лет, я бы, может, и смутилась от ледяного тона и вежливых попыток меня выставить. Увы, в родном мире мне было глубоко за сорок. И даже мой шеф твердо знал, что выставить меня можно только силой. Как вариант – вызвать на меня ОМОН. В противном случае я ругалась, цеплялась и выедала мозг всеми способами. Почему это терпели? Да потому что специалист я хороший. В своей области даже незаменимый, а незаменимость – лучший катализатор наглости.

Шансов не было ни у кого, так что ровно в два часа дня генерал-губернатор обнаружил себя за столом, с ложкой в руках, и перед ним дымилась большая тарелка с борщом.

Да, я знаю, это вульгарное и простонародное блюдо. А надо бы подавать рябчиков, бекасов, трюфеля и прочее.

Плевать.

Мне – нравится, а остальные сами напросились. Кто в мой дом вошел, тот подчиняется моим правилам.

– Приятного аппетита, Александр Викторович.

Генерал-губернатор посмотрел на меня, на двери столовой, закрытые наглухо, и только головой покачал.

– Вы тиран, Мария Ивановна.

– Я хуже.

Ложка отправилась в рот, а я улыбнулась.

– Приятного аппетита.

– Я должен извиниться за Дарью.

– Нет, не должны. Она мать, я тоже. Я ее понимаю.

Благовещенский криво улыбнулся.

– Но просить вас о большем не стоит?

– Нет, не стоит. Все равно я не смогу сделать больше.

– Вас не волнует, что будет с Ирэной?

Я покачала головой.

– Ваша дочь не стала мне близким человеком. Я сочувствую ей, я сочувствую вашей супруге, мне жаль их обеих, но подставлять свою голову под топор? Простите, но по-настоящему меня волнуют только мои родные и близкие.

Ну и ты еще. Но об этом я промолчу.

– Откровенно. Но жестоко.

Я развела руками.

– Если человек говорит, что он любит всех, значит он не любит никого, это азбука. Что вы хотите от меня услышать, Александр Викторович? Красивую ложь? Слова о том, что эта история оставит шрам на моем сердце? Поверьте, я могу так сказать. Но вы же первый меня за это возненавидите.

– Разве?

– Когда открывается ложь, мы начинаем ненавидеть лжеца. Даже если говорим, что простили, все равно до конца простить не сможем. Это так.

– Но лгут люди каждый день? Разве нет?