Проценты кровью

Никита Васильевич прервал свой воскресный отдых и поехал на работу. Он даже не ворчал, что ему помешали полноценно провести выходной. Бобров сохранил к отставному заместителю министра человеческую симпатию и ему было искренне жаль генерала.

Теперь загадочная смерть в подмосковном лесочке получала объяснение. Шемягин застрелил свою подругу и покончил с собой. О чем Николай Грыжин и поведал отцу, заехав с тяжелой вестью на финал семейного торжества в дом Аксенова.

К концу дня в управление прикатил Ерожин. Петр Григорьевич попал на место происшествия, и у него имелась своя версия преступления. Подполковник не верил в самоубийство артиста. Не верил он и в то, что Соню застрелил Шемягин.

– Я же тебе говорил, в Москве бродит освобожденный после тюрьмы Эдик Кадков. Это он ограбил и размолотил мою квартиру, и он же пристрелил Соню. Кадков мстит всем, кто причастен к его аресту. Месть, идея фикс преступника, – доказывал подполковник.

– Как объяснить отпечатки на пистолете?! – спорил Бобров. – У меня факты, у тебя предположения.

– С ходу объяснить не могу, надо работать. Но готов голову положить под топор, что двойное убийство задумано и совершено Кадковым, – не сдавался Петр Григорьевич. Так ничего не доказав Боброву, Ерожин решил возвращаться в Новгород. Он считал, что основные улики надо добывать там.

К полудню следующего дня дело приняло неожиданный оборот, и к словам Ерожина Никита Васильевич вынужден был отнестись серьезнее.

Пистолет, из которого стреляли в пачку «Мальборо», голову Шемягина и в сердце Сони, оказался зарегистрированным и числился он за хозяином частного новгородского ресторана Арно Мясаковичем Бабояном. Когда к обеду баллисты принесли эту новость Боброву, он сразу вспомнил о Петре. Полковник сопоставил слова Петра Григорьевича о том, что его квартиру разгромил бывший пасынок Сони Кадковой, присовокупил туда пистолет из Новгорода и стал набирать мобильный номер Петра. Но Ерожин оказался вне зоны связи. Тогда Бобров послал факс в новгородское Управление внутренних дел и подал заявку на Кадкова в общероссийский розыск.

«Если Ерожин, как всегда, окажется прав, – думал Никита Васильевич, – это преступление принимает общегосударственный масштаб. Среди жертв убийцы и депутат думы, и работник правоохранительных органов, а теперь еще и знаменитый артист». Никита Васильевич позвонил в архив и попросил доставить ему новгородское дело десятилетней давности и досье на Эдуарда Михайловича Кадкова из мест лишения свободы.

27

Петр Григорьевич в воскресенье в Новгород не поехал. Распрощавшись с Бобровым, он вышел на улицу и, усевшись в машину, задумался. В одиночку с Эдиком справиться будет нелегко. Тот проживает невидимкой. Денег у него и раньше хватало – тайничок в новгородской квартире пуст, а теперь еще и доллары подполковника в его кармане. С такими деньжищами можно фамилию и документы менять как перчатки. А Ерожин вынужден жить только зарплатой фонда. Вспомнив о фонде, Петр Григорьевич подумал и о его директоре. Просьба Любы вмешаться в лечебный процесс обоснованна. Слишком долго держат Севу врачи в элитной клинике, а толку нет.

Петр Григорьевич завел двигатель «Сааба» и рванул с места. Он решил ночевать на Фрунзенской и первую половину завтрашнего дня посвятить Севе. Но поехал к Грыжину.

Генерал сидел в своем кресле и, разложив на столе с десяток писем и конвертов, сортировал их по порядку. Покрасневшие глаза и мокрый носовой платок под рукой без слов выдавали состояние хозяина кабинета. Петр Григорьевич вошел и молча уселся рядом. Так они посидели несколько минут.

– Спасибо, Петро, что заглянул, – наконец проговорил Иван Григорьевич хриплым голосом. – Плачу я, Петро, редко, но горько.

Ерожин узнал письма и конверты на столе генерала. Это были знаменитые послания Вари, написанные для покойной матери Ивана Григорьевича и выданные за письма сына. Ерожин помнил, что в особые моменты жизни Грыжин доставал эти письма и плакал над ними.

– Григорич, у тебя твой знаменитый армянский коньяк есть? – спросил Ерожин.

– Коньяк есть. Душа алкоголь не принимает, – признался Иван Григорьевич.

– А может, рискнем?

– Давай, если не шутишь, – ответил генерал и вынул из книжного шкафа томик Толстого. Поглядев на заначенную бутылку и отметив, что в ней осталось меньше половины, тяжело поднялся и, вздохнув, вышел. Вернулся генерал с ящиком коньяка «Ани». Ерожин молча покосился на ряды бутылок.

– Не много ли будет? – спросил он.

– Много не мало, – ответил Иван Григорьевич и позвал Варю. Но голос его звучал сипло, и домработница не услышала.

– Чего ты хочешь? Я сам принесу, – предложил Ерожин.

– Тащи из холодильника, чего найдешь. Без закуски сегодня не смогу. Горе ослабило, – ответил генерал и принялся убирать со стола конверты.

Ерожин пошел на кухню и увидел Варю. Женщина сидела на табуретке и, свесив плетьми руки, глядела в окно.

– Чего тебе, сынок? – тихо спросила она Ерожина.

– Нам бы закусить в кабинет, – попросил Петр Григорьевич.