Протокол «Сигма»

Доктор Рейсингер, судья Мириам Бэйтиман, Арнольд Карр и другие весело выходили из зала, переговариваясь между собой.

– Эти крохотные наконечники для шнурков, они… они наподобие крохотных одометров. Хотя вернее будет сравнить их с таймерами. В теле человека сотня триллионов клеток, а в каждой клетке имеется девяносто две теломеры, так что получается десять квадриллионов маленьких-маленьких часиков, которые говорят телу, когда ему пора выключаться. Мы заранее запрограммированы на смерть! – Ленц, казалось, был не в состоянии сдержать волнение. – А что, если бы мы смогли каким-то образом перепрограммировать эти часы, а? Помешать теломерам укорачиваться! Ах, вот в этом-то и заключалась вся хитрость. Ну, так вот, выяснилось, что некоторые клетки – к примеру, некоторые клетки мозга – производят химические вещества, энзимы, которые сохраняют теломеры и даже восстанавливают их. Все наши клетки обладают способностью делать это, но – по неизвестным причинам – большую часть времени эта способность оказывается выключенной. А что, если нам удастся ее включить? Заставить внутренние часики тикать дольше, чем они это делают сами по себе? Как изящно и как просто. Но я солгал бы вам, если бы сказал, что это было легко сделать. Даже имея доступ к чуть ли не всем деньгам мира и обладая возможностью выбирать из числа крупнейших ученых, для решения проблемы потребовались десятилетия, и множество других научных достижений, таких, например, как соединение генов…

Выходит, вот ради чего совершались все эти убийства, так, что ли?

«Как всегда, судьба не обходится без иронии, – подумал Бен. – Люди умирают ради того, чтобы кто-то другой мог прожить намного больше отведенного ему природой срока…»

Продолжать отвлекать его разговором, заставлять его увлеченно объяснять. Не показывать гнева. Не выпускать цель из виду.

– И когда же вы совершили ваш главный прорыв? – осведомился Бен.

– Лет пятнадцать-двадцать тому назад.

– Но почему же никто так и не догнал вас?

– Конечно, мы не одни работали в этой области. Но у нас имелось преимущество, которым не обладал никто другой.

– Неограниченное финансирование. – Деньги Макса Хартмана, добавил он про себя.

– Конечно, это было весьма полезно. И еще тот факт, что мы почти без остановок работали над этой проблемой, начиная с сороковых годов. Но это еще далеко не все. Главное отличие в том, что мы проводили эксперименты на людях. Все так называемые «цивилизованные страны» давно уже объявили подобные исследования вне закона. Но, ради бога, скажите: много ли можно по-настоящему узнать, работая с крысами или плодовыми мушками? Самых первых наших достижений мы достигли, экспериментируя на детях с прогерией, аномалией, не существующей ни у одного другого вида представителей животного мира. И мы продолжаем использовать прогериков, по мере того как совершенствуем свое понимание молекулярных структур. Наступит время, когда они больше не будут нам нужны. Но пока что нам предстоит узнать еще много того, чего мы не знаем.

– Эксперименты на людях… – повторил Бен, с трудом скрывая отвращение. Между Юргеном Ленцем и Герхардом Ленцем не существовало никакой разницы. Для них люди – больные дети, беженцы, заключенные лагерей – были все равно что лабораторные крысы. – Таких, как те дети-беженцы из стоящих за забором палаток, – продолжал он. – Наверно, вы привезли их сюда, укрываясь за вывеской «гуманитарной помощи». Но они для вас тоже всего лишь «расходный материал», не так ли? – Он вспомнил то, что успел рассказать им Жорж Шардан, перед тем как его голову разнесла бронебойная пуля, и добавил: – Избиение младенцев.

Ленц сразу ощетинился.