Противостояние. Том II

Когда он навел луч на обложку блокнота, его озарил миг просветления. На одно мгновение часть его рассудка закричала: «Гарольд! Прекрати!» — так громко, что дрожь охватила все его тело от шеи до пят. И он едва не остановился. На какую-то секунду это показалось возможным — остановиться, положить дневник туда, откуда он его взял, отказаться от нее, оставить их в покое, пока не случилось что-то ужасное и непоправимое. На это одно мгновение ему показалось, что он может отказаться от этого горького питья, вылить его из чаши и наполнить ее тем, что предназначалось в этом мире ему. «Оставь это, Гарольд», — просил голос разума, но, наверное, было уже слишком поздно.

В шестнадцать лет он забросил Берроуза, Стивенсона и Роберта Говарда ради других фантазий, которые одновременно и любил, и ненавидел. Он мечтал не о ракетах и пиратах, а о девчонках в шелковых прозрачных пижамах, опускавшихся перед ним на колени на сатиновые подушки, тогда как он, Гарольд Великий, развалившийся голым на своем троне, готовился хлестать их маленькими кожаными плетками и тросточками с серебряными набалдашниками. Это были злые фантазии, в которых в свое время наказанию подвергалась каждая хорошенькая девчонка оганкуитской средней школы. Эти мечты всегда кончались напряжением в паху и семяизвержением, бывшим скорее мучением, чем удовольствием. А потом он засыпал с засыхающей спермой на животе. У каждой собаки свой день.

И теперь он собрал воедино, как полосы бульварной газетенки, те злые фантазии, старые обиды, верные его спутники, которые так никогда и не умерли, чьи зубы так и не затупились, чья злобная сила так и не иссякла.

Он открыл первую страницу, высветил фонариком слова и начал читать.

За час до рассвета он положил дневник обратно в рюкзак Фрэн и застегнул застежки. Он не принимал специальных предосторожностей. Если она проснется, холодно думал он, он убьет ее и убежит. Куда? На запад. Только он не станет останавливаться в Небраске или даже в Колорадо. О нет.

Она не проснулась.

Он вернулся в свой спальный мешок и стал яростно мастурбировать. Наступивший сон был неглубоким. Ему снилось, что он умирает, летя вниз с отвесного склона, образованного нагромождением каменных глыб. Высоко над ним в теплом ночном воздухе кружились стервятники, ждущие, когда он превратится в добычу для них. Не было ни луны, ни звезд…

А потом страшный красный глаз раскрылся во тьме, лукавый и грозный. Этот глаз одновременно и пугал, и привлекал его.

Глаз манил его к себе.

На запад, где уже сейчас собирались тени на свою сумрачную пляску смерти.

Когда они разбили лагерь на закате следующего дня, это было уже западнее Джолиета, штат Иллинойс. Нашелся ящик пива, завязался веселый разговор, то и дело раздавался смех. Все обратили внимание на Гарольда, который никогда раньше не был таким веселым.

— Ты знаешь, Гарольд, — сказала Фрэнни в тот вечер, когда ужин подходил к концу и все начали разбредаться, — я никогда не видела тебя в таком хорошем настроении. Отчего это?

Он хитро подмигнул ей:

— У каждой собаки свой день, Фрэн.

Она ответила ему улыбкой, слегка озадаченной. Но потом решила, что Гарольд в своем обычном амплуа изощренного в подтексте умника. Это не имело значения. Главное, что все наконец-то уладилось — все шло как надо.

В ту ночь Гарольд начал вести свой дневник.

Глава 48

Пошатываясь и размахивая руками, он взбирался на пологий подъем; солнце поджаривало его желудок и припекало мозги. Блестящая поверхность шоссе излучала жар. Когда-то он был Дональдом Мервином Элбертом, а теперь — Мусорщиком и только Мусорщиком на веки вечные, и он видел перед собой сказочный город Циболу — одно из Семи чудес света.

Как долго он шел на запад? Как долго со времени встречи с Малышом? Одному Богу известно, но только не Мусорщику. Много дней. И ночей. Ночей — о да, ночи он помнил!