— Послушай, Энн, — сказал он мягко, — давай попытаемся оба быть более рассудительными. Я бы хотел получить возможность убедиться, что делаю правильный выбор. Я бы хотел иметь возможность дать Энтони и Энтониете то, чего они никогда в своей жизни не получали. Но я не могу этого сделать за ночь, и мы не увидим результата, пока не пройдет по меньшей мере год или около того. Дай мне шанс, и если я провалюсь…
— Если ты провалишься, — сказала Энн, — тогда они останутся зависимыми от тебя, я предполагаю… вроде Вивьен?
Она не собиралась добавлять двух последних слов, но они, казалось, сами слетели с языка, и, как только она произнесла их, ей стало стыдно — она инстинктивно поняла, что использовала дешевый прием.
Джон не позволил себе потерять терпение.
— Вивьен и ее брат — мои ближайшие родственники, — сказал он. — Мать взяла на себя ответственность за них, когда они осиротели. И если они оказались на моем содержании, то только потому, что они родственники, а вовсе не потому, что я имел особенную возможность выбирать.
— В то время как меня ты, разумеется, выбрал, — сказала Энн со слабой улыбкой, которая почему-то ухитрилась стать горькой. — И я согласилась на твои условия, но из этого не следует, что обстоятельства не могут изменить состояние дел.
— Если бы обстоятельства или дела были благоприятны, я бы согласился, ты же знаешь, — сухо сказал Джон.
— Так вот, я считаю, что и то, и другое благоприятны, — ответила Энн. — И если близнецам будет предложен по-настоящему выгодный контракт, который принесет им много денег, я уверена, никто из нас не имеет права встать на их пути.
— А я говорю тебе, эта идея нелепа и смешна! — воскликнул Джон.
Он был на грани потери самообладания. Энн еще не видела его таким. Она тоже рассердилась, но сохранила способность оставаться внешне спокойной, говорить бесстрастным тоном, который, она знала, гораздо эффективнее, чем демонстрация возмущения по поводу того, что Джон узурпирует власть.
— Я не согласна. И поскольку решение предоставлено мне как единственному родственнику близнецов, я встречусь с мистером Уотни и по крайней мере выслушаю его предложения.
— А если я скажу, что запрещаю? — в вопросе Джона послышался удар хлыста. Он подошел ближе к Энн, и она в первый раз ощутила почти сверхъестественную силу, появившуюся в нем одновременно с негодованием. Тем не менее она дерзко подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо.
— Я тебя не послушаюсь.
— Я заставлю. Ведь ты моя жена.
В его глазах было что-то подстрекнувшее Энн к мятежу. Она хотела уколоть его и сказала:
— Только на бумаге.
Произнося эти слова, в тот самый момент, когда они слетели с языка, Энн поняла, что совершила ошибку. Руки Джона поднялись и тяжело легли ей на плечи. Сперва она удивилась, но тут же обнаружила, что совершенно необъяснимо дрожит от его прикосновения. Джон пристально смотрел ей в глаза, и хотя решимость оказать сопротивление не покинула ее, но вдруг она осознала, что не может отвести от него глаз. Она была полностью в его власти и впервые за всю свою жизнь по-настоящему испугалась человека.
Паника Энн росла. Она хотела вырваться на свободу, но почему-то не могла двинуться и стояла дрожа, сознавая, что какая-то неведомая сила соединяет их, сознавая, что Джон видит такие ее глубины, как будто исследует душу. И наконец после молчания, которое показалось Энн вечностью, он тихо сказал:
— Не заводи меня слишком далеко, Энн.
Она хотела понять, что это значит, но все еще была неспособна мыслить. Она знала только, что хочет освободиться и что все ее существо парализовано страхом. Все это совершенно отличалось от того, чего она ожидала. Она не могла думать, не могла даже говорить.
— Когда-нибудь ты поймешь, — скорее пробормотал, чем сказал Джон. Голос его был глубоким и очень мягким.
Энн ощутила, что ноги слабеют и уже не могут удержать ее. Руки Джона, казалось, пригвоздили ее к полу. Но она понимала, что если покажет свою слабость, то будет сокрушена, разбита, покорена. У нее мелькнула мысль, что он притягивает ее к себе, принуждая сдаться, одной только силой воли. Каждый нерв в ней был напряжен в усилии противостоять ему, в молчаливой битве, горькой, неистовой и безрассудной. Энн чувствовала, что дрожит, что мир ускользает. Она трепетала на грани бездны. Еще момент — и она перейдет эту грань, упадет и разобьется.
— Отпусти меня, — прошептала она еле слышно.
В ответ руки Джона, казалось, еще сильнее прижались к ее плечам. Что-то сверкнуло в его глазах и отозвалось в душе Энн вспышкой ужаса. И вдруг — он отпустил ее, она была свободна.
Джон отошел и стал, отвернувшись и глядя в окно.
Волна облегчения затопила Энн, погасив все другие ощущения, и лишь потом она почувствовала, как гулко колотится сердце в груди и как пересохли губы. Что произошло, она не понимала, не могла собраться с мыслями или найти слова, чтобы определить то, что случилось. Но знала: это было нечто очень, очень существенное.