Против неба на земле

– К старости‚ – начинает Шпильман‚ – к подступлению граничной отметки желания меняют свои направления. Повышается интерес к самому себе‚ к телу своему‚ к ощущениям. Восстанавливается способность удивляться.

Женщина глядит неотрывно‚ прикусив губу. "Отведи глаза от меня‚ ибо они волнуют меня..." Говорит‚ как требует:

– Поясните.

– Жизнь обрывается в незавершенности желаний‚ – не спросится ли с нас за это?

Мужчина в кипе возражает‚ как отталкивает:

– Смотря какие желания...

Она встает из-за стола‚ идет к выходу. Шпильман шагает рядом:

– Оставьте за мной привилегию – распахнуть дверь перед дамой. Тогда и я феминист. И я.

Спрашивает его неожиданно и врасплох:

– У тебя есть подруга?

Шпильман молчит.

– Вопрос снимается.

Шпильман отвечает с заминкой:

– Встречаюсь порой с милой женщиной. Может, старый стал и потому цепляюсь за нее‚ а может, это любовь...

9

…закрывая дверцу машины‚ замешкавшись‚ он повредил себе нос – в том краю‚ откуда приехал. "Конечно‚ – сказали в больнице. – Еврейский нос. Курносый – не повредил бы". Обыграл с удовольствием занятное происшествие: "Был он не замешкавшись. Был он задумкавшись". И порадовался на невозможное слово‚ несмотря на жгучую боль…

Живущий поодаль устраивается на скамейке у воды. Лицом к неблизкой звезде – колкой соринкой в глазу, утягивающей и усыпляющей, словно на сеансе гипнотизера.

Опускается туман на горькие воды. Белизной укутывает пространства. Заката нет‚ рассвета не будет‚ не предвидится‚ возможно‚ ничего‚ поражающего воображение. В воздухе порхают слова‚ которые незнакомы. Никто не бегает за ними с сачком‚ и они легонько опускаются на берег‚ ветром сдуваются в воду и уходят на дно‚ обрастая крупицами соли. В отдалении звонит телефон из одинокой будки. Долго звонит‚ настойчиво‚ затем умолкает.

– Арафель… – говорит, вслушиваясь, чтобы порадоваться без спешки на обретенное слово, без спешки погрустить об иных, ему недоступных. – Димдумим… Хошех-афела…

Возможно, он уже дремлет, и проявляется Аш-два-о в смытых очертаниях, старый учитель химии. Зачитывает из пухлой тетради, колыхаясь на воздушных потоках:

– "Есть разница между свободным человеком, попавшим в рабство, и рабом от рождения, который пытается стать свободным. Первому не опуститься до второго. Второму не подняться до первого…"

Допрашивает с пристрастием:

– Кто ты таков, друг мой? Во что обратился с годами? До кого поднялся и куда опустился?

Живущий поодаль отвечает, как на уроке:

– Предпочитатель бесполезного – вот кто. Который отбирает слова без порока‚ выжившие и убереженные, как отбирают камни для украшений. Заключает в приличествующие им оправы, подвешивает на цепочках предложений – восторгом и томлением для ценителя…

…способного отличить подделку от редкостного кристалла отменной чистоты. "Поелику" – словно горный хрусталь‚ ясный на просвет‚ в серебряной витой оправе. "Фиал" – в чеканном узоре‚ тлеющим изнутри угольком рубина‚ врачующего сердца и мысли. "Сонмы", "бармы"‚ "кинвалы" – резной камеей на агате‚ завитком пряди‚ всплеском горной струи‚ строгой чистотой линий. Среди ревностных его клиентов и незрячие собиратели звуков: слово для них путеводной нитью‚ амулетом и талисманом‚ беспокойством и опасением‚ ибо‚ наподобие самоцвета‚ оно болеет и выцветает‚ стареет и умирает...

– Ты – Ювелир‚ который поодаль‚ – уточняет Аш-два-о, утекая в туман. – Вот ты кто...

– Можно назвать и так. Слово – опалом‚ изумрудом‚ сине-алым аметистом‚ яшмой в переливчатой тайне к просвещению ума и добавлению понимания…

Добрая фея пообещала:

– Дарю на радость этот язык – звукосогласием слова и слога.

Злая фея добавила свое:

– Дарю его на мучения – к розне‚ обиде‚ нищете и болезни...

...слово – бирюзой‚ тускнеющей на руке смертельно больного. Янтарем – горючей слезой по павшим. Сапфиром, полевым васильком – раскрывать измены и отгонять страхи. Адамантом из арапской земли, ангельской слезой в чистоте и светлости – ярость укрощать и сластолюбие. Гиацинтом – увеселять сердца и отдалять кручину. Сердоликом – к заживлению обид. Смарагдом в изумрудной зелени‚ пробным камнем для души‚ мутнеющим при дурной мысли‚ – слово мутнеет тоже. Бериллом‚ хрусолифом‚ лучистым ониксом, турмалином и альмандином‚ лалом и нефритом‚ александритом‚ хризопразом‚ винисой-камнем, – всякому слову свой минерал‚ всякой строке свое эхо, всякому веку свой слог и своя радость...

Спросят на пороге вечности:

– Что за язык у тебя‚ пониманию затрудненный?

Ответит:

– Язык той земли‚ откуда прибыл. Заучил сотню слов, в разговоре подставляю одно из них, как одноногий подставляет костыль, чтоб не упасть.

Возмутятся. Нимбами закачают:

– Жил на Святой земле и не выучился?! Как же с тобой здесь разговаривать? Кого ты поймешь‚ кто поймет тебя?

Ответит:

– Обещаю. Постараюсь. Сделаю всё от меня зависящее – заново родиться на той земле. Первое молвить слово на том языке. Чтобы и он стал томлением и восторгом.

Смилуются светлые ангелы:

– Ладно уж. Пойдешь прежде на курсы‚ заучишь согласные‚ гласные сами прибьются‚ а там видно будет...