Против неба на земле

Ночами, во снах, звонят в его дверь. Встает с постели, смотрит в глазок – никого. И опять никого. И опять... Сны оповещают о своем появлении нежданным звонком; ночами, во снах, навещают Шпильмана детские страхи, которые приходят непрошенными, туманят голову, а под утро возвращаются в свои хранилища, чтобы вновь появиться и потревожить.

Подворотня во снах, продувная, недобрая, нескончаемая, где полумрак, огонек папиросы, золотая коронка на зубе, сплевывание под ноги прохожего, посвистывание с угрозой; подворотня, которую надо преодолеть на пути к маме, в обогретое жилище. Кухня – огромная, закопченная от множества примусов и керосинок. Помойное ведро с тараканами, плоскими и верткими. Дверь на черный ход, во сне вечно не запертая, затаившаяся за ней опасность – зябким кошмаром. Крюк обвисает понизу, его следует поскорее воткнуть в пробой, но всё происходит замедленно, и пока накидываешь этот неподатливый крюк, могут рвануть с той стороны, распахнуть дверь, ворваться, гикнуть и завалить… Коридор в тех же снах, безмерный по высоте, сумрачно-темный, с глубокими пазухами по углам, откуда потянутся цепкие руки. Туалет в конце коридора, тесный, нечистый, с подтеками на полу и заплаканным бачком на стене; унитаз шевелится, грозя завалиться, дверь не запирается, крюк не накидывается, тараканы не переводятся, подворотня не кончается… Шпильман просыпается в испарине. Глотает воду из бутылки. Та дверь не в его прошлом, та кухня, тот туалет с подворотней, да и тараканы выглядели иначе, – сны наползают к Шпильману из чужого детства, кто-то навязывает ему свои сны…

Прохладные вечера. Выцветшие в голубизну дали. Редкие машины‚ ненужные перемигивания светофоров‚ пустота пространств, которые не заполнить. По радио сообщают: натекает туман. Река мглистого тумана сползает в низинные долины‚ петляет по извилинам дорог‚ топит под собой мосты и придорожные знаки‚ глушит голоса и звуки. Пробки на подъезде к городу‚ а здесь пусто‚ возле музея пусто и возле Шпильмана. "Когда человек ищет счастье‚ он готов подниматься на вершины‚ спускаться в пропасти‚ кружить по равнинам. Но к чему столько беготни? Стой он на месте, счастье, быть может, отыщет его само". – "Здравствуй, – скажет, – а вот и я…" Она вышла на него из этой двери, в платье до полу‚ которое делало выше ростом‚ притихшая‚ с отсутствующей улыбкой‚ утонувшая в неведомых ощущениях, зашагала неторопливо‚ сводя с ума приближением‚ которое дороже многого, и Шпильмана лунатиком потянуло навстречу. "Имейте в виду, – заговорил на подходе. – Ваша красота – дар редкостный. Дана на поддержание и убережение, чтобы нас радовать. Сохраните до старости, иначе с вас спросится". – "Я постараюсь", – ответила без улыбки.

Музыка в машине‚ привычное ожидание‚ затянувшееся на годы. Чтобы заново – тень на подходе. След узкой ступни. Прохлада ладони… Она лежала с закрытыми глазами, нехотя опадая с вершин раскрытости, поворачивала затем голову, близко, на подушке, взором во взор, улыбалась несмелым заговорщиком, хорошея безмерно, – этот момент он любил более всего. "Не спи". – "Я не сплю". Жалели время. Мгновения они жалели...

Трогает с места‚ медленно пересекает стоянку и выезжает на дорогу. Машина у светофора‚ на просвет фар – обнаженные женские руки над головой‚ поправляющие прическу, жест знакомый‚ невозможно притягательный. Обогнул‚ встал рядом – оттуда осмотрели его быстро и цепко‚ как проверили на скорую надобность‚ за ненадобностью отвернулись. Набрал номер‚ позвонил самому себе‚ наговорил записывающему аппарату‚ чтобы по возвращении услышать:

– Здравствуй, ну как ты там? Приеду – поговорим. Поглядим друг на друга. Порадуемся...

Поздние назойливые дожди. Вкрадчивое перешептывание листвы за окном. Бежит сон из глаз‚ покой из души. Дом без адреса. Жилец без имени. Муж без жены, допущенный в тайны страданий. "Сделайте из моей квартиры музей опустевшего жилища. Водите в нее туристов. Рассказывайте и показывайте..." Когда Шпильмана навещают нечастые гостьи‚ дом пропитывается дымком их сигарет‚ одежды удерживают запах табака‚ – ежик этого не одобряет‚ Шпильман не одобряет тоже‚ ибо испытал кое-кого в поисках прежних ощущений‚ но найти не нашел. Радость – продукт скоропортящийся. У печали – долгие сроки хранения. Грусть переливается через край и добавляется к чужой грусти‚ тоска к тоске; река вздохов стекает с гор на равнину‚ впадает в Средиземное море‚ смешиваясь и переполняя океаны‚ лишая права на выстраданное тобой отчаяние‚ – не отвести арык в сторону, не захлебнуться глотком снеговой печали. "Заберите всё – отчаяние оставьте при мне..."