Против неба на земле

У ежей иные психозы в окружении коварных растерзателей, и валериана им не поможет. Они смотрят в землю, глазами в землю в заботах о пропитании, а чтобы взглянуть в поднебесье на улетающий детский шарик, ежу надо лечь на спину, обнажить беззащитное брюшко и заплатить, быть может, жизнью за тоску по полету. У ежика на балконе проклевывается желвачок над носом‚ и Шпильмана это настораживает.

9

Гигантское растение с крупными листьями вылезает из кадки с землей‚ раскидывает плети по стенам‚ достигая потолка‚ заползает на второй этаж‚ по-хозяйски укладывается в кресле. Новые побеги лезут отовсюду‚ скрученные поначалу в спирали‚ и разворачиваются затем в светло-зеленые ажурные ладони‚ обращенные к свету. Запустить бы на них птичек‚ пару крохотных обезьянок‚ чтобы перелетали с плети на плеть‚ – запрятаны в листве бабочки на пружинках к утехе постояльца‚ запрятана пара стрекоз. К зиме растение замирает, лишь малый листик рождается напоследок – недоношенным, в ознобе, младенцем‚ которому уже не вырасти.

По вечерам он выходит на прогулку‚ Живущий поодаль, в фуражке скрипача на крыше‚ с зонтом-тростью‚ словно с задымленной‚ угарной магистрали удаляется в тихие‚ в садах‚ проулки пригородной слободы с настурциями на клумбе, геранью на подоконнике, подсолнухом в палисаде. Никого нет вокруг‚ лишь луна перекатывается по крышам в щедроте полнолуния‚ взглядывая украдкой на странного человека. У него молодое лицо с приметными морщинами – слишком молодое для его возраста‚ буйная шевелюра в проседи‚ печальные глаза страдальца‚ и он с удовольствием любит поиграть созвучием слова и слога: "...сходя в могилу беспотомственно, при неплодной царице..."

– Завел бы себе собаку, – наседают сочувствующие. – Вместо кота. Ты идешь – она впереди бежит. Всё веселее.

– Зачем мне собака? – отвечает без улыбки. – Я и сам могу. Впереди себя.

Вот он взбирается в гору‚ вписываясь в окрестный пейзаж, в плавных очертаниях души и тела. Вот он шагает по тротуару, по некрупным его плитам‚ не наступая на стыки‚ – такая у него игра; шагает мягко‚ пружинисто‚ по-звериному‚ чем и подпугивает пешехода‚ объявившись беззвучно за спиной. Идет старый еврей по новой жизни‚ идет себе и идет‚ крутит по сторонам головой, глазастый и неспешный‚ с благодарностью за прожитый день‚ с надеждой на подступающий вечер. Он бы и абажур приметил за окном‚ розовый‚ с кистями‚ низко подвешенный на шелковых шнурах‚ средоточие семейного покоя у стола; приметил бы и неспешное чаепитие‚ заварочный чайник‚ сахарницу со щипчиками‚ сливочник‚ унюхал бы прелести клубничного варенья, но нет на его пути абажуров‚ нет надменных швейцаров у дверей и натужливых кариатид прошлого‚ что надежно подпирали балконы.

На вершине холма он останавливается‚ разглядывает знакомые до мелочей подробности. Желтизну самоцветов‚ ненароком просыпанных по окрестностям. Густоту синевы‚ чернотой утекающей за окоём. Автомобильные фары на дальнем шоссе: светлым обещанием на подъеме – рубиновым расставанием на спуске. Опадает донизу белесая взвесь, как укладывается на ночлег в долине, глушит огни на дороге, заглатывает очертания холмов. Прицелился тростью в невидимую цель‚ выстрелил – пу! – и степенно пошел дальше; уткнул зонт в асфальт‚ обтанцевал вкруг него под неслышную мелодию, посмаковал вслух: "...яко червь во свище ореховом...", – Шпильман и это углядел, не уловив смысла. Когда они пересекаются встречными маршрутами‚ не здороваются‚ не улыбаются друг другу‚ не взглядывают приветливо‚ но ощущение родства‚ душевной близости‚ единой печали возникает‚ должно быть‚ у каждого. Сколько прошло мимо тебя‚ друг Шпильман‚ кого упустил по жизни‚ не сделал шага навстречу‚ не обогрел вниманием‚ – эх‚ ты-ы! эх‚ я-а!..

К ночи Живущий поодаль уходит с балкона в дом‚ укладывается под одеялом‚ подворачивает его‚ чтобы не дуло‚ – как это Шпильману знакомо! – обследует ногой прохладу непрогретых пазушек‚ рассматривает без цели притушенную белизну потолка‚ неприметно отплывает от пристани... и сразу вступает голос:

– Ты не закрыл дверь.

– Закрыл.

– Нет‚ не закрыл.

– Уйди. Я хочу спать.

– Я тоже. Но ты не закрыл дверь.

Откидывает одеяло‚ шагает босиком с зажмуренными глазами‚ лунатиком тянет руки‚ жалобно хнычет в темноте:

– Я закрыл. Закрыл...

– Не закрыл.

– Ну‚ убедился‚ идиот?!..

Молчит. Возвращается в комнату. Укладывается в кровать. В душные ночи‚ когда жарко под простыней‚ он ложится на спину‚ раскидывает руки на стороны‚ ладонями ощущает прохладу необогретых пространств‚ вновь отчаливает в плавание...

– Ты не отключил газ.

– Отключил.

Поскуливает:

– Не отключил‚ не отключил... Я лучше знаю...

Берег отдаляется. Смываются очертания. Подступают девочки из журнала в одеждах и без – "parma violet... camellia pink... very flirty... very sexy..."

– Поздно‚ милые‚ поздно.

– Плохо ты себя знаешь‚ старик.

И снятся встревоженные беспокойные сны…

10