Против интерпретации и другие эссе

Наука – технология – рассматривается при этом в качестве великой объединяющей силы. Тем самым научно-фантастическое кино тоже на свой лад реализует утопические фантазии. В классических образцах утопической мысли – платоновском «Государстве», «Городе Солнца» Кампанеллы, «Утопии» Мора, стране гуигнгнмов у Свифта, вольтеровском Эльдорадо – общество пришло к абсолютному согласию. Разум в этих обществах непоколебимо властвует над чувствами. Поскольку расхождения и социальные конфликты невозможно даже помыслить, ничего неожиданного не может произойти. Здесь, как в мелвилловском «Тайпи», «все думают одинаково». Всеобщие законы разума означают всеобщее согласие. Любопытно, кроме того, что общества, где полностью господствует разум, обычно изображались как ведущие аскетический либо материально умеренный и экономически простой образ жизни. Но в утопическом мировом сообществе научно-фантастического кино, где царит абсолютный мир и правит научное единомыслие, требования простоты физического существования, конечно, выглядели бы абсурдом.

И все же рядом с воплощенными в научной фантастике оптимистическими фантазиями морального упрощения и всемирного единства скрывается глубочайшая тревога по поводу сегодняшнего существования. Я имею в виду не только вполне реальную травму знания об атомном оружии – тем, что его уже применяли, что его достаточно, чтобы многократно уничтожить всё на земле, что сегодня можно отлично использовать новые разновидности бомб. За этими новыми страхами перед физической катастрофой, перспективой всеобщего увечья или даже уничтожения в научно-фантастическом кино встает сильнейшая тревога о судьбе человеческой психики.

Дело в том, что научно-фантастическое кино можно описать как общедоступную мифологию, отражающую современное негативное представление о безличном. Стремящиеся поработить «нас» инопланетные существа – всегда «оно», а не «они». Космические пришельцы обычно выглядят как зомби. Они двигаются странно, механически, они неуклюжи, бесформенны. Но одинаковы. Если это не человекоподобные существа, они передвигаются абсолютно ритмично и неизменно (когда нет поломок). Если человекоподобные – одеты в космические скафандры и проч., – то подчиняются строжайшей военной дисциплине и не имеют каких бы то ни было персональных отличий. Стоит им победить, и они навяжут миру эту бесчувственность, безликость, единообразие. «Нет больше ни любви, ни красоты, ни боли», – хвастается обращенный в их веру землянин во «Вторжении похитителей тел». Наполовину земные, наполовину инопланетные дети в «Детях проклятых» абсолютно бесчувственны, двигаются как один, читают мысли друг друга, все они – вундеркинды. Это десант из будущего, человечество на следующей ступени развития.

Инопланетные захватчики совершают преступление, которое хуже убийства. Они не просто убивают людей. Они стирают их с лица земли. В «Войне миров» исходящий из ракеты луч разрушает на своем пути всех людей и предметы, оставляя от них только легкий пепел. В «Водородном человеке» Хонды (1959) ползущая по земле нашлепка расплавляет любую плоть, которой касается. Если нашлепка, выглядящая как большой кусок красного желе, способная просачиваться сквозь перегородки, взбираться и спускаться по стенам, всего лишь коснется вашей босой ступни, от вас останется только кучка одежды на полу. (Более многочленную и крупную нашлепку представляет собой источник злодейств в английской ленте «Ползучий незнакомец» [1956].) В другой версии этой фантазии тело остается нетронутым, но его носитель полностью меняется, превращаясь в автоматического слугу или агента чуждых сил. Конечно, это переиначенная фантазия о вампире. Человек мертв, но не знает об этом. Он теперь зомби, он стал «бывшим». Так происходит с целым калифорнийским городком во «Вторжении похитителей тел», с несколькими земными учеными в фильме «Этот остров Земля» и с разных сортов простаками в «Пришельце из космоса», «Нападении людей-марионеток» (1958) и «Пожирателях мозгов» (1958). Как жертва всегда вырывается из ужасающих объятий вампира, так в научно-фантастических фильмах личность сопротивляется «захвату», хочет восстановить свою человеческую суть. Но если дело сделано, жертва остается в высшей степени удовлетворена. Ее человеческая мягкость не сменилась чудовищной «кровожадностью» зверя (метафорическое усиление сексуальной страсти), как бывало в старых фантазиях о вампиризме. Она лишь стала действовать более эффективно – воплощенный образец технократического человека, освобожденного от чувств, не имеющего собственной воли, спокойного, послушного любым приказам. (Темные тайны человеческой природы обычно связывали с усилением животного начала, как в «Кинг-Конге». Опасность для человека, его способность расчеловечиваться крылась в его собственной животной природе. Теперь угрозу связывают со способностью человека превратиться в машину.)