Против часовой стрелки

Так что если кто-то и искал справедливости, то не Ира, а Тайка. Жаловалась всем родным, что хочет «помириться с матушкой», что все происшедшее — чистое недоразумение, в коем она, Тайка, ничуть не виновата: «На моем месте так поступила бы любая мать». Ни один тезис из тех, которыми она козыряла в детской комнате милиции: «тлетворное влияние», «религиозная пропаганда» или там «церковное мракобесие», — не упоминался вовсе.

Все знали Тайкину безалаберность и свойственную ей пустяковость, но так сильно воздействовало ее красноречие, горькие интонации и бриллианты готовых пролиться слез, что ни у кого не возникло вопроса, зачем она ждала целых девять лет, чтобы предъявить родительские права на дочку.

И брат, тогда еще с Павой, и крестная осторожно наседали на Ирину с бессмысленными аргументами: «Ты старше, ты умней, ты должна понять…», пока Феденька не положил этому конец: с инфарктом не шутят.

Чем Ира жила… Какое-то время заняла — вернее, отняла — болезнь, потом — возня с пенсией, увенчавшаяся триумфальной суммой в 52 рубля (новыми) да работа, только теперь шила не плащи, а мужские сорочки.

Внучка часто приходила в гости не одна, а с братиком. Ему уже исполнилось три года, и он ходил в садик. Бабушка радовалась, что Лельке стало полегче: меньше стирки, да и на руках больше ребенка таскать не надо. В то же время брала досада: хоть бы один день дали девчонке отдохнуть!

Симпатичный смуглый малыш жевал пышки, держался за бабушкину руку пухлой ладошкой, просил «показать кино», но диафильмов у Ирины не было, и он, самозабвенно сопя, рылся в старых Лелькиных игрушках. Славный карапуз, убеждала себя Ирина, милый. Странно, но Ленечка не трогал ее сердца. Совсем не трогал, и даже чувства вины за это не возникало.

Чужой ребенок. Милый, неуклюжий, смешной — и чужой. Не потому, что родился от хамоватого человека, почему-то выбранного дочерью в мужья: в конце концов, это Тайкин ребенок, а Тайка ей дочь. Однако, глядя на Ленечку, она чувствовала какую-то обиду как раз потому, что у этого малыша был полный комплект родителей, его любили и баловали, а чтобы удобнее было это делать, у второго ребенка отняли кусок детства: Лелька призналась, что без братика ее сюда не пускают.

Нет, бабушкиной любви на этого внука не хватало. Да и нуждался ли он в ней?

…Таечка искала встреч с матерью. Она стала приходить в гости к Наде, и та подолгу сочувственно ее выслушивала.

Ирина либо уходила из дому, либо запиралась у себя.

— Матка называется! — укоризненно обращалась Надя к буфету после Тайкиного ухода. — Дочка к ней с открытой душой, и так, и эдак, а ей хоть бы хны. От-т староверы чертовы! — Невестка была православной; вероятно, поэтому и захлопывала дверцу буфета решительно, словно перекрывала староверам путь на кухню. Иногда внезапно поворачивалась к Ирине: — Ну чего ты кобенишься? Это ж дочка твоя, родная кровь! Я, говорит, ради матушки на все готова…

Спасали книги и работа. Не ново, но надежно. В книжных магазинах покупала что-то для себя, а что-то для внучки. Поговорить было не с кем — разве что рассказать Лельке о прочитанном. Иногда в дверь робко стучала Людка, племянница: «Теть Ира, дайте чего-нибудь почитать», хотя Надежда не одобряла «романов» и выражала тем или иным способом свое неодобрение. Вся в слезах, Людка возвращала книгу с жирным кругом от сковородки на обложке: «Теть Ира, это не я…» Да уж понятно, кто.

И все же никакая книга не могла заглушить боли от слов «родная кровь», а кто их сказал, не имело значения. Не подкидыш, не кукушонок, не сиротка, взятая на воспитание: родная кровь. Значит, такая кровь? Против этого все в душе восставало: нет! Доказательство — Левочка, сын, полная противоположность сестре. Оставалось в утешение народное присловье: «В семье не без урода».

Страшненькая поговорка.

Или — истина?

Не было ответа, одни вопросы — горькие и беспомощные, как вино, превратившееся в уксус.

Особенно долго тянулось лето, потому что Лелька жила на взморье и в городе не появлялась. В то первое «пенсионное» лето непривычная потерянность и пустота ощущались, как никогда раньше. Все, за что Ирина ни бралась, быстро кончалось, будь то домашние дела или книга. Стало слишком много времени. Сестра передала Тайкино приглашение «к нашему шалашу», имея в виду казенную дачу, которой очень гордилась.

Обходить улицу, где Тайка живет, — и ехать к ней на дачу?..

Ире было куда поехать: в М***, Колин предсмертный город. И сон привиделся такой, что совсем ее не испугал и не удивил, а только укрепил в решении ехать.

«Пойдем, я тебе покажу», — говорит Немка, и они идут к старой балке. «Все они там, замученные, — Немка протягивает Ирине руку, — что стоишь? Спускайся; муж твой здесь, только искать надо». На дне камни, выбеленные солнцем и голые, как кости, и кости, такие же белые и гладкие, как эти камни. Ира осторожно идет, раздвигая кусты, и камней становится все меньше, но среди обилия костей она понимает вдруг, что Колю ей не найти никогда, ведь на пальце у него нет больше обручального кольца, кольцо лежит в шкафу.