Против часовой стрелки

— Ты, Пава, за моим братом жила, как за каменной стеной, все тридцать четыре года. Так? — Не дожидаясь ответа, который не мог быть никаким, кроме как утвердительным, продолжала: — Тридцать четыре года — не кот наплакал. Кобель, говоришь? А ты кто же, если так?..

Глянула на онемевшую, поверженную Паву и закончила ровным голосом:

— Что имеем, не храним. Христос с тобой; а теперь прости.

Расцеловались на прощанье, но Тоня дала понять, что жизнь брата обсуждению не подлежит.

Ира понимала брата и сочувствовала Паве: одной-то несладко. И тут же видела, как сегодня, Мотину виноватую спину и голову, втянутую в плечи.

Жена не простила мужа, хоть Писание велит прощать даже врагам. Как же не простить того, кто плоть от плоти? Ведь мать тоже не простила отца! Или простить родного трудней, чем врага, и потому в Писании ничего не говорится о ближнем?..

Плоть от плоти, едина плоть… все равно, что простить себя. А себя простить — трудней или легче, чем врага?

Если бы чужая женщина спасла моего Колю, спасла и сохранила для моих детей, я бы до земли ей поклонилась. Молилась бы за нее.

Не нашлось такой, зато нашлась другая.

Та, что исполнила свой гражданский долг «не допустить укрывательства евреев и коммунистов». Пришла в комендатуру и сообщила Колин адрес.

Дело нехитрое.

Не объять этого умом.

…Как они оба, Коля и Герман, по-мальчишески гордились своей тайной причастностью ячейке! Однако трудно уберечься от соседского недреманного ока, особенно ничем не занятого.

Досужая гражданка жила на той улице, которая ответвляется от Большой Московской и названа в честь истока Малой Московской. Муж служил в Национальном Батальоне, а сама она не служила нигде, и если чем-то была известна, то разве что пылкой, но, увы, безответной любовью к цветам, и часами хлопотала в своем палисаднике. Тем не менее, анютины глазки виновато никли и съеживались, ноготки опускали головки, не успев выпрямиться; упругие настурции, вопреки их журнальным аттестациям, наотрез отказывались быть упругими. Не намного дольше жили цветы в горшках. Альпийские фиалки, которые легко мирятся с неволей и бросают ей вызов, выстреливая побеги, с острыми бутонами, у гражданки новых побегов не давали совсем, а прежние свешивались, как дождевые черви, под вянущими листьями. Только один вид флоры в ее палисаднике жил и процветал, в самом буквальном смысле слова: буйно красные, как созревшие помидоры, цветы с тусклыми листьями, точно вырезанными из зеленой пыльной бумаги. Странные цветы. Ира не знала, как они называются. Внешне женщина ничем не выделялась и не запоминалась, потому что наружностью обладала весьма ординарной: кофта в крапинку, какая-то брошка… или не в крапинку? Одним словом, обыкновенная. И цветы эти красные.

С цветов и началось их знакомство, вернее, краткий разговор, так и не выросший в знакомство, потому как не было ни необходимости, ни потребности представиться; а для того, чтобы приветливо кивнуть при встрече, нескольких слов вполне достаточно. Классический образчик шапочного знакомства в дамском варианте, который избавляет от необходимости снимать, здороваясь, шляпку.

— Я смотрю, у вас на подоконнике целый сад, — улыбнулась женщина. — Вы что-то добавляете в землю, — она опять улыбнулась, — или слово заветное знаете?

Комплимент был приятен; Ирина поблагодарила и призналась, что заветных слов не знает, а земля — она и есть земля; лучше б у садовника спросить.

— Что-то у меня неважно растут, — покачала головой та, — я и в садоводство ездила, и новую рассаду купила… Не растут!

Никакого продолжения разговора не последовало, да и о чем говорить? Встречаясь впоследствии на улице или в лавке, здоровались. Так же было некогда и с цыганкой: много лет кивали, с улыбкой или без улыбки, пока шапочное знакомство не стало настоящим, в результате которого цыганка стала Марией, в то время как «та, с Малой Московской» долгое время ею оставалась, пока не сделалась гражданкой.

Зачем?!

Чтó побудило — или заставило — шапочную знакомую пойти в комендатуру и донести, какая корысть? Квартира? — Не нужна была гражданке квартира: у нее был свой дом и садик для ботанических утех. Чем объяснить интерес постороннего человека к чужой жизни, будь то цветы на подоконнике или принадлежность к подпольной организации?

Удивляться, как женщина дозналась о ячейке, по меньшей мере наивно: на то она и досужая, чтобы от скуки наблюдать за жизнью соседей и соотнести регулярность посещений Германа, таинственные отлучки обоих и позднее возвращение, без пьянства, скандалов и мордобоя; остается только вычеркнуть лишнее — и получить результат. На что крот слеп, а и то не станет рыть землю бездумно, а у нее глаза есть, да сквозь забор многое видно. И слышно, даже если руки упихивают в ямку свежую рассаду; обрывок диалога, старательно завернутые книги, которые передаются из рук в руки с опасливой оглядкой, свежие пачки чего-то вроде газет, да только не газеты… Ячейка стала секретом Полишинеля.