Простое море

— Некий Соколов недавно выдал в одной газете интересный рассказ про моряков, — сказал Иван Карпов.

— Это тоже я. Только не рассказ. Очерк.

— Хороший очерк кажется рассказом, — сказал Иван. — А я вот не понимаю, как можно писать прозу. Пробовал — не выходит. А ведь иные пишут повести, романы... Представляю — написать пятьсот страниц! Это надо иметь зад, как у павиана. С мозолью... Плавать, наверное, интересно?

— Очень, — кивнул Игорь.

— Вы сколько лет уже на море?

— Девять лет.

— И все штурманом?

— Нет, — улыбнулся Игорь. — По Кодексу Торгового мореплавания штурманом можно быть только с девятнадцати лет.. Я первый год работаю штурманом. Много времени дурака провалял, не учился. Матросом плавал, боцманом...

— Я думал, боцманами только старики бывают, с серьгой в ухе.

— Я тоже не мальчик... Знаете что, Иван...

Игорь замолчал, подбирая слова. Иван смотрел выжидательно.

— Я не понимаю такой шутки, — сказал Игорь. — Как можно показывать свои стихи где-нибудь в редакциях, чужим людям... Ведь стихи — это для себя. Твои стихи может понять только человек с одинаковым настроем души.

Карпов помолчал, поднял с тропинки раздавленный чьим-то каблуком желудь, докрошил его в пальцах.

— Если вы пишете стихи только для себя, — сказал он медленно, — тогда не стоит, конечно, показывать их чужим людям. Не поймут, посмеются... Игорь, — спросил он вдруг, — а очень сложно работать матросом?

— В каком смысле?

— Много надо знать для этого?

— Много, конечно... Но практически никто из матросов не знает и половины того, что ему положено знать. Сейчас очень трудно с матросами...

— Вы как сейчас плаваете?

— Никак. Мой пароход в ремонте. Торчать так без дела мне обрыдло. Я уволился.

— А теперь куда? — спросил Иван.

— Не знаю. Вероятно, на Север. Там интересно — ловят рыбу, устраивают разные экспедиции, зверобои промышляют. Всем нужны штурмана. Есть куда деться. Каждый человек обязан искать в жизни свое золотое руно, — сказал Игорь, вспомнив Раздрогина. — А оно ведь где-то далеко, на краю света...

— Это, кажется, из греческого мифа?

— Это надо знать.

— Расскажите...

— Слушайте.

Они медленно шли вокруг озера, курили. Двое мальчишек на коньках гонялись друг за другом около Чесменской колонны. Молодая женщина везла на санках закутанного младенца. Игорь рассказывал Ивану миф об аргонавтах...

10

Лавр Семенович сел в мягкое кожаное кресло, тщательно сработанное комфортолюбивыми немцами, вытянул ноги, закрыл глаза. За сорок пять лет, проведенных на море, он привык не хотеть спать, когда спать нельзя. Он привык не уставать. А сейчас — то ли уже годы сказывались, то ли измучил проклятый землесос, от которого нет покоя ни днем ни ночью... Как было бы хорошо и спокойно, если бы он не висел на хвосте! Спал бы сейчас капитан в своей широкой капитанской постели, раздевшись, в пижаме... Обедал бы в салоне, а не на мостике, как собака... Написал бы письмо жене в Ленинград... Беспокойными движется мир. Умно сказал второй помощник. Случайно, однако умно. А когда на беспокойство уже не хватает сил, тогда что делать? Ехать у мира на хребте?

— Видимо, так, — тихо сказал Лавр Семенович. Ему не хотелось оправдываться и вспоминать о том, что он еще капитан, что он один из самых уважаемых капитанов в экспедиции и вообще на флоте. Он-то знал, что он уже не тот капитан, каким был хотя бы в сороковом году... Он вспомнил годы, когда он капитанил на Дальнем Востоке, когда хватало сил на все...

Раздался робкий стук в дверь. Лавр Семенович поморщился, сказал:

— Входите!

В каюту вошла буфетчица. Она дышала глубоко и часто, глаза были красные, заплаканные. Капитан почувствовал недоброе.

— Что с вами, Маша? — спросил он.

— Хотела к вам обратиться, — сказала Маша и опустила ресницы.

— Сначала сядьте, — капитан показал рукой на диван, — потом будете обращаться... Ну что? — спросил он, когда Маша села.

— Мне от него житья не стало, — всхлипнула Маша и уткнулась лицом в передник. — Хоть вы мне помогите, Лавр Семенович...

— Что такое? Ничего не понимаю...

При виде женских слез Лагунов всегда терялся и не знал, как себя вести.

— От кого тебе житья не стало? — спросил он.

Лавр Семенович поднялся с кресла, подошел к Маше и стал осторожно гладить ее по согнутой спине.

— Ну, успокойся, расскажи толком...

Маша подняла голову, вытерла глаза передником, достала из карманчика платья платок. Стараясь, чтобы было негромко, высморкалась.

— Григорий Ильич ко мне пристает и пристает, — сказала она, пряча платок. — Еще в Двинске когда мы стояли, все упрашивал, чтобы я жила с ним... А как же я могу на такое...

— Вот мерзавец!.. — вырвалось у капитана. — Что же ты сразу мне не сказала? Я бы ему...

— Мне совестно было... — Маша снова всхлипнула. — Он целоваться лез. На колени становился в каюте... — Маша подняла край передника и вытерла глаза.

— Какой подлец... Какой подлец...

Капитан заходил по каюте из угла в угол.

— Я ему говорю: Григорий Ильич, у вас жена, двое детей, как вам только не совестно. Разве так можно? А он: живи со мной, и все.

— Каков помощничек, а?.. Вы только подумайте! — восклицал Лавр Семенович, шагая по каюте.