Просто жизнь

В лесу было попрохладней, где-то журчал ручей, в тени деревьев лежали забинтованные раненые; пригнувшись, придерживая одной рукой подсумки, пробегали бойцы с автоматами и винтовками; повсюду валялись пустые ящики из-под патронов и было много убитых, наших и немцев. Рыбин заметил, с какой радостью, надеждой, удивлением встретили сорокапятчиков, и крикнул Фомину:

— Вперед, старый!!

…Переваливаясь с боку на бок, буксуя, стреляя выхлопными газами, показался «виллис». Рядом с шофером восседал дородный офицер в плащ-накидке.

— Начальство прикатило, — сказал Рыбин. — Сейчас установочку дадут.

— Майор это, — подал голос Фомин. — Поперечный их фамилие.

— Знаешь его?

— А как же! Возил я их на бричке. Ведь я, Лексей, тоже с сорок первого воюю. Как забрали меня, к этому майору определили — оне тогда капитаном были. Две недели я с ними ездил, пока не поранило. В позапрошлом месяце встретил их, когда за снарядами ездил, доложился, как положено, но оне меня не признали.

— Чего так?

— Должно, память у них слабая. — Фомин помолчал и добавил убежденно: — На автомобиле, конечно, пофорсистее, но только конь надежней!

Рыбин усмехнулся:

— Пока стояли, сдох один.

— Плохо смотрел! — воскликнул Фомин. — Подняли мы того конягу. Наш взводный товарищ Кущ маленько пошумел — и подняли. Вона идет распряженный.

Рыбин взглянул на выпачканного дорожной грязью коня и сказал:

— Едва ноги переставляет. Если лошадям отдыха не дать, копыта отбросят.

— Обыкновенно, — согласился Фомин. — Третий день идем и все при такой погоде. Хоть бы этот дождь враз высадил, а там, глядишь, изменение в природе произойдет.

Чувствовалось, Фомину хочется поговорить. Рыбин не перебивал его, украдкой поглядывал туда, где стоял «виллис». Придерживая рукой распухшую от бумаг полевую сумку, к машине устремился Кущ. Его ноги утопали в густой грязи, он выдергивал их с трудом, словно вбитые в стену гвозди. Поперечный встретил младшего лейтенанта недовольным взглядом, стал громко выговаривать ему. «Так тебе и надо!» — зло подумал Рыбин.

Майор вынул карту, начал водить по ней пальцем. Рыбин навострил уши, но ничего не услышал. Переключил внимание на Фомина — тот стоял с озабоченным видом.

— О чем задумался, старый? — весело спросил Рыбин.

Фомин переложил кнут из руки в руку.

— Семью вспомнил.

Рыбин подумал, что ничего не знает про Фомина, хотя воюет с ним давно.

— Большая у тебя семья-то?

— Восемь детей, и все, как на грех, девки.

— Ну? — Рыбин оживился.

— Обыкновенно, — подтвердил Фомин. — Всю жизнь сына хотел, а нарождались девки. Жене наказывал, чтоб сына родила, а она в ответ: ха-ха-ха!

— А ты?

— Серчал.

— Сердился? — уточнил Рыбин.

— Серчал, — упрямо повторил Фомин.

Рыбин подумал и спросил:

— Бил, что ли?

— Маленько, — признался Фомин. И добавил: — Вскоре она верх брать стала.

Рыбин не поверил.

— Вот те крест, Лексей! — сказал Фомин. — Жена у меня здоровенная баба — не обхватишь. В девках обыкновенной была, а как поженились, жир копить стала.

— Выходит, семейная жизнь ей на пользу.

— Это так, — согласился Фомин.

…Колонна двигалась лесом. Он был густой, казался нехоженым. Попадались поваленные деревья, мокрый валежник. Елки с грязными нижними ветвями и кусты то прижимались к дороге, то отступали, образуя небольшие лужайки, поросшие жесткой, похожей на проволоку травой. Иногда вместо лужаек появлялись болотца. Тогда дорогу покрывала вода. Солдаты нащупывали дно шестами — срубленными и очищенными от сучьев молодыми деревцами. Они вздрагивали, когда в них вонзались топоры; сморщенные от ночных заморозков листья отрывались, с ветвей обрушивалась вода, напоминая короткий ливень; солдаты отступали на шаг, отряхивались и снова вонзали топоры в тонкие, податливые стволы. Деревца дрожали, как в лихорадке, клонились к земле, потом падали с глухим треском, обнажая расщепленное розоватое нутро; лежа на дороге, пружинили на ветвях, будто бились в предсмертной судороге, и наконец замирали. И, видя это, Рыбин морщился, словно сам испытывал то, что должны были испытывать деревья. Он не думал сейчас о том, что точно так же рубили деревья и в мирное время. Он все сваливал на войну и мысленно ругал фашистов за то, что по их вине гибнут не только люди, но и деревья.

Перебираясь через лужи, солдаты по-бабьи подбирали полы шинелей, двигались медленно, нащупывали подошвами дно, старались, чтобы вода не попала за голенища. А те, кто был в обмотках, храбро шлепали по воде — на их портянках уже давно не было сухой нитки.

— Беда, Лексей, когда в доме одни девки, — опять заговорил Фомин. — Замуж им надо, а в нашей деревне из молодых один Федька, да и тот…

— Зашибает? — спросил Рыбин.

— Кабы это… Хворый он…

Рыбин пожалел про себя незнакомого ему Федьку и спросил:

— Значит, плохо насчет парней в вашей деревне?

— Хуже некуда, — откликнулся Фомин.

Рыбин усмехнулся.

— Меня бы, ё-мое, туда.

Фомин помотал головой.

— Пусти козла в огород! После тебя, Лексей, детские ясли открывать придется.