Простая формальность

— Что же ты, прямо так и уйдешь? — Она не потрудилась запахнуть халат. Одна ошибка за другой. — Ты т-только что пообещал, что женишься на мне. — Она заикалась! — И т-тут же передумал? Что случилось?

— Обстоятельства изменились.

— Какие обстоятельства? Если она отказывается от денег, мы просто станем на семьсот пятьдесят тысяч богаче.

— Ты станешь богаче. Не мы.

— Значит, ты говорил, что женишься на мне просто потому…

— Это была минутная слабость. Ты знаешь, как плохо я умею говорить «нет».

— Но нам было так весело, когда мы вместе вытирали пол…

— Мэрион, пойми, я не хочу жениться вообще. Дело не в тебе.

— Неужели ты готов был жениться только из-за денег? Это как-то уж чересчур цинично.

— Цинично? Посмотри на себя!

— И жестоко. Ты всегда был жесток. — Голос ее зазвенел. Скоро она перейдет на крик.

— Прекрати. Из соседних номеров начнут звонить администрации и жаловаться на шум. — Он попытался встряхнуть ее за плечи, но она выскользнула из его рук. Тело у нее было жесткое, напряженное, все еще влажное. — На самом деле я тебе не нужен. Ты отлично проживешь без меня.

— Я не могу. Не хочу! — закричала она. — Будь ты проклят! Проклят! Я кончаюсь. У меня внутри пустота. Я одна. — Она схватила поднос, словно готова была швырнуть им в Клэя. Он поспешно снял со стула пиджак. — Давай, давай. Убирайся, идиот проклятый! — Она потрясла подносом в воздухе, бросила его на стол, подняла, снова бросила. — Толстобрюхий идиот, вот кто ты! Убирайся! Убирайся сейчас же!

Он быстро двинулся к двери.

Почему ярость кажется особенно страшной, если она исходит от маленькой, тщедушной женщины? Почему темные, злые глаза на худом, бескровном лице выглядят так пугающе?

Он выскользнул из номера, закрыл дверь и приказал сердцу колотиться потише; потом с облегчением услышал, как щелкнул дверной замок. По ковровой дорожке холла к лифту шел рассыльный; его туфли слегка поскрипывали. Клэй подождал. Из-за двери ни звука. Почему вдруг такая зловещая тишина? Может, она одевается и сейчас бросится догонять его? Или перерезает себе вены? Может, надо постучать и — не дай Бог — вернуться обратно?

Но тут он услышал рыдания. Громкие, надрывные. Наверно, сидит на стуле, облокотившись на секретер. Она всегда любила сидеть вот так и рыдать во весь голос.

Между рыданиями он уловил какие-то слова и, приложив ухо к двери, попытался расслышать. Имя. Повторяет чье-то имя. Хэнк? Оплакивает покойного мужа?

— Хи-и-иро. Хиро-о-о…

Японец! Слуга!

Переведя дух, он выпрямился и пошел по коридору к выходу. Все обойдется. Его жестокость ее не убьет.

Глава двадцать четвертая

На следующий день после того как Синтия послала Мэрион телеграмму, они с Бет вернулись на «мерседесе» в Нью-Йорк и оставили машину в гараже Клэя. Потом поднялись в квартиру, упаковали свои вещи и решили, что для переезда на Лонг-Айленд придется нанять две машины.

Заранее успокоив себя тем, что идеальных людей не бывает, Синтия забрала все свои платья и все подарки Клэя. Бет взяла стереосистему и всю одежду, свою и Сарину. Синтия с вожделением поглядела на разные кухонные приспособления и настольные лампы, но удержалась.

Когда Бет уехала с первой машиной, Синтия позвонила Клэю на работу и спросила, не хочет ли он повидаться с ней. Он сказал, что хочет и приедет сейчас же.

Когда он приехал, его ждал горячий кофе. Видно было, что он чувствует себя неуютно, как панда, которому тесно в собственной шкуре. Они изобразили что-то вроде объятия. Он понял, какую маску она выбрала — для него и для самой себя: усталая уборщица, которая подметает сцену и собирает с нее всякий мусор после конца мелодрамы; но душой она давно уже не в театре, а дома.

— Я прочел — вернее, выслушал по телефону, — твою телеграмму. — Это было первое, что он сказал, садясь за стол. В голосе его звучало напряженное ожидание. — Ты всерьез решила так поступить?

— Да. Ты рад?

— Да. Пожалуй, да.

Напряжение спадало с него на глазах; его тело облегченно расслабилось.

— Ты расстаешься со мной без сожаления?

— С огромным сожалением. — Он поджал губы, стараясь принять грустный вид. Но грудь его распирало от радости.

— Я тоже.

— То, что ты не взяла денег от Мэрион, достойно восхищения.

— Согласна. Я сама собой восхищаюсь. Ты на ней женишься?

— Ни в коем случае.

— Она показалась мне довольно интересной.

— Chacun à son goût,[1] как сказал бы бедный Хэнк.

— Не знаю, что это значит.

Он посмотрел поверх нее на этажерку, где стоял китайский фарфор, который она так усердно разыскивала и покупала.

— Что ты решила забрать?

— То, что называется «личные вещи». Платья, твои подарки. Бет взяла стереосистему.

— Можешь оставить себе «тойоту». Ты ведь из-за меня продала свой пикап.

— Спасибо. Это очень мило с твоей стороны.

— Хочешь еще что-нибудь взять?

Она с улыбкой обвела глазами комнату, пока он поудобнее усаживался на стуле и только что не посвистывал, демонстрируя полное безразличие.

— Нет, не хочу.

— Ну, хорошо.

— Кто будет подавать в суд — я или ты?

— Подавай ты, — быстро ответил он. — Я оплачу все судебные издержки.