Прошлое. Настоящее. Будущее

Интересно отметить, что некоторые виды реальной коммуникации не могут происходить без псевдокоммуникации. Например, оратор в большой аудитории часто попадает в ситуацию, когда все разговаривают между собой, а выкрики «тише, тише!» только увеличивают шум и неразбериху.

Приходится кричать что-нибудь типа «да замолчите же вы наконец!», чтобы заставить себя слушать.

Более того. «Настоящая» коммуникация нуждается в псевдокоммуникации. Практически все сколько-нибудь интересные виды коммуникации общения требуют предварительно (а иногда и во время коммуникации) вмешательства власти, которая «организует» это общение. Мы редко думаем о том, что без власти мы не могли бы ни услышать, ни сказать другому то, что мы сейчас слушаем и говорим.

Верно, однако, и другое: некоторые виды властного вмешательства (псевдокоммуникации) невозможны без коммуникации между подвластными этому вмешательству [104]. Правда, гораздо чаще задачи власти требуют как раз обратного – прекращения (или хотя бы ограничения) «неформальных связей» между подвластными. Люди, договорившиеся друг с другом, не нуждаются во власти, а власть, в конечном итоге, всегда держится на том, что в ней нуждаются.

Однако симуляционная природа власти этим не ограничивается. Власть замещает собой не только коммуникацию, но и ряд других важных отношений, которые мы считаем «естественными».

Властитель

Ещё одним заблуждением является то, что власть обязательно предполагает фигуру «властителя». Между тем, она не только не является необходимой, но даже и не первична.

Основной формой власти, с которой приходится сталкиваться человеку, является власть обстоятельств. Например, крестьянин, в поте лица распахивающий поле, делает это не потому, что ему кто-то приказывает это делать, а потому, что иначе он и его семья умрут с голоду следующей зимой. Очень многое делается не потому, что этого хотим, но потому, что в противном случае нас ждут неприятности. При этом нет никакой разницы между теми неприятностями, которые могут причинить нам другие люди, и теми, которые способен причинить «естественный порядок вещей». Второй даже хуже: если власть человека над человеком всё-таки не является абсолютной (человека можно уговорить, переубедить, наконец, победить в борьбе), то обстоятельства обладают куда большей силой (в случае законов природы – непреодолимой).

Более того, всякая власть является подражанием «власти обстоятельств». Правитель, стремящийся упрочить свою власть, обычно пытается уподобить свои законы и приказы «естественным законам» и «природным катаклизмам», то есть чему-то «объективному».

С другой стороны, общество, воздвигая над собой человеческую власть, пытается подчинить себе обстоятельства, стать сильнее их. В этом смысле власть – это заменитель законов природы. Человеческая власть замещает собой природу, становится между ней и обществом.

Разумеется, власть не может просто отменить «обстоятельства». Хотя фигура «магического царя» подразумевает именно такие ожидания: правитель рассматривается как источник нового закона, отличающегося от природного – например, он может вызывать дождь. Тем не менее у власти есть вполне реальные возможности повлиять на обстоятельства – причём только у неё одной. Например, можно защитить себя от неурожая, сделав запасы зерна. Однако сделать запасы зерна может только власть. Во-первых, необходимо отобрать у земледельцев и сохранить часть урожая. Нужны также особые хранилища, доступ к которым частным лицам запрещён (иначе зерно окажется проданным или съеденным). Далее, в случае голода необходимо проводить регулярные раздачи зерна, для чего нужны особые люди (по той же причине) [105]. Всё это – сложный, и не слишком эффективный механизм, к тому же вызывающий нарекания. Однако альтернативой власти правителя над зерном является власть засухи и неурожая, бесконечно более жестокая и неумолимая [106].

Промежуточной инстанцией между «властью обстоятельств» и личной властью правителя следует считать власть «человеческого закона» – писанного, или, чаще, неписанного. Власть «обычая» частично освобождает человека от необходимости подчиняться обстоятельствам. Однако он сам является «обстоятельством», то есть чем-то сложившимся вне и помимо личных решений людей.

Обычай можно определить как закон, наказанием за нарушение которого является возможность дальнейшего его нарушения. Иными словами, от нарушения обычая людей удерживает страх перед разрушением налаженного строя жизни, в конечном итоге – всего привычного миропорядка [107].

Личная власть является вторичным явлением по отношению к власти обычая. Когда кто-то говорит «я есть власть», он тем самым утверждает «я есть закон», присваивает себе роль и полномочия закона, приватизирует власть.