Теперь зайдём с другого конца – а именно, со стороны всякого рода литературы, кино и прочей жвачки для народа. Неудивительно, что тема победы
Я мог бы продолжать эту тему, отыскивая и демонстрируя это самое желание «ещё раз раздавить фашистскую гадину» буквально во всех проявлениях казённой идеологии и масскульта, но вы это можете и без меня. Зададимся другим вопросом: а что, они это серьёзно? Когда в стране и в мире полно реальных опасностей, им всё чешется воевать с фашистами?
Да, увы, это серьёзно. Более того, это в каком-то смысле реально. Ибо благодаря политике наших властей страна и в самом деле довольно быстро проваливается в прошлое.
Где её, вполне вероятно, ждёт столкновение с какойнибудь гадостью, которой весь остальной мир уже давнымдавно переболел и забыл.
Больше никогда
Конституцию обычно определяют как «основной закон», «нормативный правовой акт высшей юридической силы», «нормы основополагающего характера» и т. п.
Если попытаться определить стоящий за этими эпитетами – «высший», «основополагающий» и т. п. – реальный смысл, получится примерно следующее. Первое: «высшие нормы» – это «нормы норм», «законы законов», которые определяют рамки дальнейшего законотворчества, вплоть до последней ведомственной инструкции, которая, по идее, не должна этим нормам противоречить. И второе: «высшие, основополагающие нормы» сообщают законность и легитимность всем остальным нормам и законам. Грубо говоря, мы должны действовать по инструкции потому, что инструкция в конечном счёте опирается на закон, а тот – на конституционную норму, которая законна и легитимна в силу своей конституционности [62].
Эта вторая функция конституционных законов настолько важна, что даже государства, систематически пренебрегающие правовыми нормами, так или иначе, вынуждены считаться с авторитетом конституционных законов. Советская власть, известная своим демонстративным пренебрежением к «законам божеским и человеческим» и в ранние годы своего существования возводившая это пренебрежение в принцип, была в конце концов вынуждена принять Конституцию СССР. Более того, последняя исполнялась – в той мере, в которой это было необходимо для поддержания ощущения законосообразности происходящего, а противоречия между конституционными нормами и практикой считали нужным маскировать [63]. Другой известный тоталитарный режим – нацистский – также провозглашал примат целесообразности над правом, а публичное издевательство над «предрассудками формально-либерального права» стало неотъемлемой частью государственной риторики. Тем не менее с «веймарской» конституцией нацистский режим обращался осторожно – она не была отменена, а откровенно антиконституционные законы старались проводить под видом чрезвычайных мер, прописанных в той же Конституции [64].
Интересны причины подобного отношения к Основному закону. Почему, собственно, они обладают столь высокой легитимностью? Иначе говоря – почему откровенное нарушение конституционных норм вызывает большее возмущение, чем любое другое проявление беззакония?
Это может быть связано либо с источником конституционных норм, или с их содержанием. То есть: особое отношение к Конституции может быть связано с авторитетом органа, её утвердившего, а также и с тем, что закреплённые в Конституции нормы как-то по-особенному важны для граждан.