Это было то ли в среду, то ли в субботу после полудня, словом, в один из дней, когда театры Бродвея дают утренние спектакли. Я, Аида и Жорж Гарварянц собирались в третий раз пойти на один из моих самых любимых американских мюзиклов,
«Fiddler on the roof»
[48], на афишах которого первое место принадлежало великолепному Зеро Мостелю, о таланте которого не раз говорил мне Морис Шевалье, обычно не очень щедрый на похвалы. Я готовился к выходу, краем глаза наблюдая за ток — шоу, шедшим по телевизору. Наилучший способ узнать вкусы и притязания публики другой страны — это выйти побродить по улицам города, а, вернувшись, включить радио и телевизор. Мое внимание привлекло сообщение о том, что в спектакле занята новая исполнительница. Это была талантливая молодая особа не старше семнадцати лет, не голливудская красотка, но невероятно обаятельная женщина с ярко выраженной индивидуальностью, дочь двух священных идолов шоу — бизнеса — легендарной Джуди Гарленд и Винсента Миннелли, одного из величайших театральных режиссеров Голливуда. Ее звали Лайза Миннелли, нетрудно запомнить. В эпизоде, показанном на ток — шоу, она пела с двумя партнерами, один из которых был худой, элегантный и романтичный, а другой — немного полноватый, невысокий, но забавный. Трио излучало молодость и талант, но из всех троих она производила наибольшее впечатление. Как только прозвучали первые такты, Аида, которая тоже смотрела передачу, позвонила мне и с волнением сообщила, что по телевизору показывают восходящую звезду. Я прилип к экрану и не мог оторваться от него до конца выступления. Мне и в голову не могло прийти, что я скоро встречусь с ней.
Меня часто приглашали на телевидение — одно ток — шоу, затем другое, за ними последовали приглашения, коктейли, и в результате —
party
[49]в мою честь, устроенное уже не помню кем. Во всяком случае, это был кто-то, имеющий хорошие связи в музыкальном мире. Я пришел намного раньше приглашенных, чтобы приветствовать их, стоя рядом с хозяином дома. Я пожимал руку пришедшим знаменитостям, а затем все эти люди, знавшие друг друга, образовали небольшие группки и разговаривали, стоя с бокалами в руках и грызя печенье, которое разносили официанты. Я тогда еще никого не знал, поэтому забился в угол, недоумевая, зачем согласился на эту пытку, и подумывая о том, как бы мне незаметно удалиться. Да и вообще, какая разница, заметно или незаметно — кто обратит внимание на мое отсутствие? Во всяком случае, уж не хозяин дома! Меня всем представили, фотографии для разделов светской хроники отсняты. Каждый выполнил свой долг, а об остальном можно забыть! И вдруг я почувствовал на себе пристальный взгляд огромных черных глаз, обведенных яростным взмахом карандаша того же цвета, и аппетитные губы приоткрылись, чтобы произнести:
«I’ve seen you the other day, I couldn’t understand a word, but I think you were great, and so different of what I’ve seen before»
[50]. Я, конечно, вернул ей комплимент: «Я тоже на днях видел вас по телевидению и считаю, что вы великолепны» — все это на английском языке, конечно. Она протянула руку и очень просто представилась:
«I т Liza»
[51]. Ну вот, я уже не одинок и не чувствую себя сиротой, у меня появилась собе седница, которая говорит, смеется, выслушивает мои ответы, интересуется моим подходом к песне и находит мою манеру петь слово «великоле — е-е — епно», особенно в песне «Комедианты», очень оригинальной. Она бы хотела продолжить разговор, но назавтра должна была уезжать в Лос — Анджелес выступать в «Коконат Гров». Проболтав целый час, мы разъехались, каждый в своем направлении.