Бруно предложил международную программу: бразильский балет, американец Сидней Беккет, французский мим Марсель Марсо и я — известный армянский певец. Странно, конечно, но, в конце концов, почему бы и нет? Он немедля подписал со мной контракт вместе с Роже Пьером и Жан — Марком Тибо. На этот раз все пошло еще лучше, чем до того, и Бруно Кокат- рикс предложил мне на следующий сезон выступать ведущим исполнителем. Но наши переговоры ни к чему не привели, поскольку Бруно отказывался платить мне так же, как американским артистам. Я прекрасно знал, сколько он платил Фрэнки Лэйну, поэтому почти за то же, а то и большее количество выходов, чем делал знаменитый певец, потребовал контракта на таких же условиях. Для Бруно это было тем более выгодно, что не пришлось бы оплачивать расходы на переезд и проживание. Получив категоричный отказ Бруно, я согласился на предложение Жанны Брото — через год выступать в мюзик — холле «Альгамбра», мое выступление в последнем концерте которого и повлияло на ее решение.
За несколько месяцев до того я написал французскую версию песни «Изабель», которая до этого пользовалась большим успехом в исполнении Фрэнки Лэйна. Судьбе было угодно, чтобы я дебютировал в тот же вечер, что и Фрэнки Лэйн, он — в «Олимпии», я — в «Альгамбре». Из двух спектаклей пресса посвятила первому все основные полосы, и, хотя на каждом моем выступлении залы были переполнены, критики продолжали изничтожать меня. Я рискнул позвонить Фрэнки и предложить, если у него был хотя бы один свободный вечер, познакомиться с лучшими ресторанами нашей столицы. К моему огромному удивлению, у него все вечера были свободны. Поскольку никто в «Олимпии» не поинтересовался тем, что он собирается делать до спектакля, я сводил Фрэнки и его жену в рестораны, музеи, джазовые и южно — американские музыкальные клубы Парижа. Они восприняли это с энтузиазмом, к огромному удовольствию фотографов и представителей прессы, которые думали только о том, кто из нас проглотит другого. Должен признать, что мнение журналистов склонялось в пользу Фрэнки. Но для меня это не имело значения, потому что эти ежедневные прогулки мало- помалу сделали нас друзьями. По окончании контракта в «Альгамбре» я решил поехать в турне по Франции.
Что касается Бруно Кокатрикса, то из всех упрямцев, которых мне посчастливилось встретить в своей жизни и с которыми довелось работать, он был самым симпатичным, но одновременно с тем и самым неуступчивым. Несмотря на его известность, великолепный нюх и то, что он дал старт многим артистам в своей «Олимпии», Бруно — наше национальное достояние — постановил, что я не создан для его театра, единожды услышав меня у Паташу. Прошли годы, и публика открыла во мне то, чего не смог увидеть Бруно. А когда пять лет спустя его театр проиграл, я решил не помнить зла. Я сохранил нежные чувства к «Олимпии» и уважение к ее хозяину. Оба они обладали невероятным шармом.
А тем временем мы с Эвелин решили оформить гражданский брак. Отпраздновать собирались «У Каррера» — в модном ресторане в Монфор — Ламори. Без родственников, лишь с несколькими друзьями. Когда Эвелин поняла, что за столом нас будет тринадцать, она потребовала, чтобы непременно был четырнадцатый. Тогда я позвонил в мэрию, и мэр, с которым я был хорошо знаком, согласился присоединиться к нам. Наверное, это был знак свыше, поскольку, хотя мы тогда еще об этом не догадывались, наш брак закончился разводом. Так какое же число следует считать фатальным — тринадцать или четырнадцать?
Мания величия
В молодости я мечтал о машине, соответствующей статусу «звезды», которой себя считал. Глупец! Поскольку тогда в моде были огромные американские машины вызывающе ярких цветов, я явился к дилеру фирмы «Бьюик» на улицу Герсан. Видимо, у меня был не тот