Прошито насквозь. Прага и Будапешт. 1970

Ева вручила ему чашку:

– Если нужен сахар, добавьте сами.

Она поставила на узкий подоконник сахарницу с ложкой.

– Я, пожалуй, воздержусь.

– Правильно.

Если это значило получать удовольствие от жизни, то Адам ничего в этом не понимал. Кофе был вкусным, дорога внизу светилась желтоватыми огоньками проезжавших автомобилей, а воцарившаяся в квартире темнота поглощала звуки и создавала иллюзию полной изоляции от внешнего мира, за которым можно было сколько угодно наблюдать через тонкое стекло. Его разум понимал и фиксировал все эти детали, но он не мог почувствовать всей прелести тихого вечера, потому что был слишком занят ее присутствием.

Все было идеально, но он не мог сосредоточиться ни на чем кроме аромата ее духов. Вероятно, она воспользовалась ими еще утром. В течение дня основные компоненты выветрились и потеряли свою яркость, но оставшийся отголосок был приятным и нежным, как раз таким, каким он и представлял его, думая о ней все эти дни.

Пить кофе в темноте и смотреть на дорогу. Интересное занятие для одинокой женщины с привлекательной внешностью и приятным голосом. У нее была куча разных перспектив, но она не собиралась открывать их – ей было достаточно утонуть в обычных ощущениях, проверив всю их глубину и терпкость. Она старалась поймать и почувствовать то, что ускользало за повседневностью и рутиной. Все то, что люди делают автоматически, Ева пыталась совершать осознанно и получать от этого удовольствие. Ей были необходимы впечатления, но она не могла себе их позволить в классическом смысле – отправиться навстречу приключениям, завести новые отношения, попробовать наркотики или освоить новый вид спорта. По каким-то причинам она замкнулась в этой квартирке, создав для себя зону комфорта и безопасности.

Кофе закончился. Они постояли еще примерно полчаса, а потом она вздрогнула, словно вспомнив что-то важное.

– Вы не возражаете, если я уложу вас на диване? Просто мы еще не настолько знакомы, чтобы ночевать в одной кровати.

– Нет, я не возражаю.

Она кивнула и двинулась к гостиной. Переступила через довольно высокий порог, прошла к шкафу, вынула постельное белье и застелила сложенный диван, сменила подушки и разровняла одеяло поверх белой простыни. И все это в полумраке. Вероятно, она часто ходила по темной квартире, не зажигая свет.

– Можете лечь спать прямо сейчас, а можете сходить в душ – там под зеркалом стоит тумбочка, в которой я храню полотенца. И еще у меня есть мужская пижама.

Хотелось спросить, откуда у нее мужская пижама и с чего вдруг такая щедрость, но Адам удержался. Достаточно было того, что она впустила его в свой дом. Объяснения были уже непозволительной вольностью.

– В душ я мог бы сходить после вас, – пожал плечами он.

Ему не хотелось, чтобы она вставала в уже мокрую и хранящую чужие следы ванну, касалась своей кожей оставшейся после него воды и возможно, ощущала оставленные им запахи.

– Я не люблю, когда меня ждут, – сказала она.

– Я привык ждать. И к тому же, я бы не хотел вас задерживать. Уже поздно.

Удержавшись от дальнейших возражений, Ева проскользнула в ванную и закрыла за собой дверь на щеколду.

Адам уселся на пол – прямо на ковер. Почему-то ему не хотелось касаться свежих простыней до того, как он сходит в душ и смоет с себя кухонный дым и запах разогретого масла. Он прислонился спиной к одному из кресел и стал слушать звуки воды, доносившиеся из-за двери. Это волновало почти так же, как и шлейф духов – глухой звук пробирался под кожу и пробуждал такие нервные окончания, о существовании которых Адам и не догадывался. Он решил, что мог бы слушать этот звук бесконечно, но Ева придерживалась иных планов – она быстро завершила все свои водные процедуры и вышла из ванной. На ней была мужская пижама – ответ на вопрос. Она носила только мужские пижамы и собиралась дать ему одну из своих.

– Ваша очередь, – напомнила ему она, заметив его неподвижность.

– Спасибо, – поблагодарил ее он, поднимаясь с пола.

Всего одна зубная щетка в идеально чистом стеклянном стакане. Зеркало без пятен и следов высохших капель. Бледно-голубой кафель в мелкой росе брызг, оставшихся после душа. И сладко пахнущий пар. Натренированным обонянием Адам быстро определил источник аромата – мокрое мыло в особой мыльнице пахло иначе, чем то, что лежало в основной. Он открыл воду, чтобы смыть оставшиеся в ванне капли и не думать о том, что соприкасается с водой, стекавшей по ее телу. Если думать об этом, можно совсем увлечься и натворить дел, за которые потом будет стыдно.

Утром он проснулся в замершей тишине, за которой скрывалось присутствие другого человека. С ним такого не случалось уже много лет, с тех самых пор, как он страдал от недостатка личного пространства и преизбытка чужих тел. Тогда другие люди теснили его со всех сторон, не оставляя ни на минуту. Это было страшное время, когда каждый из них был бы рад остаться наедине с собой, но никто не мог себе этого позволить. И в то же время все они были страшно одиноки.