Прощение

Я и впрямь поверил, отпустил ее, и она ушла, улыбаясь, а когда я вошел в комнату, ее, однако, нигде не было. Странно! Она ведь устремилась в глубь дома. Я громко выкликнул ее имя. Лора с кровати, из кучи тряпья слабо протянула ко мне бледную руку, дрожащую в полутьме, и горестно прошептала: сейчас, сейчас, мне что-то неможется, но я отдохну немного, и все будет хорошо. Какие-то монашеского вида люди безмолвно и бесшумно сновали по дому, неизвестно откуда взявшись. Итальянский бедняк, преобразившись в чистое наваждение, устремлял на меня из угла мрачный взгляд.

----------------

Лору с супругом торжественно вывели во двор, где уже собрались все кавалеры и дамы, тотчас разразившиеся криками и рукоплесканиями. Бледное, слегка опухшее лицо Лоры искажала притворная улыбка, а итальянский бедняк шел опустив голову, как на казнь, но этот вид искусственной радости у женщины и неподдельного страдания у мужчины не остановил распалившуюся публику. Ее волю не сломила даже стоявшая над нами гнусная жара, и праздник продвигался в полном соответствии с неуемным темпераментом его вдохновителей. Вперед выступили горнист и барабанщик, и адские звуки, которые они с готовностью исторгли из своих ослепительно сверкавших инструментов, подняли в знойный воздух черную трескучую стаю ворон и заставили соседей в испуге выбежать из домов.

С особливым усердием трудились высокий, нарочито гладко причесанный парень, облаченный, невзирая на жару, в черную жилетку поверх белой рубахи, и выряженная чем-то вроде полупрозрачной воздушной пастушки девица, роскошных, кстати сказать, до некоторой даже тяжеловесности и излишества, телес. Они были запевалами импровизированного спектакля. Действовали же они строго и непреклонно, держались не без чопорности, и сама их серьезность была задумана, разумеется, весьма юмористическим эпизодом на фоне общего веселья и развязности. Между тем сказывалась усталость хозяев, их врожденная слабость, и чрезмерно раздутые знаки внимания их как будто не столько ублажали и тешили, сколько мучили, так что на них порой было больно смотреть. Однако застенчивость, стойко сочетавшаяся у них с физическими недугами, не позволяла им решительно вырваться из лап истязателей и броситься куда глаза глядят.

Группа девушек в камышовых юбчонках и с цветочными венками на головах исполнила какой-то оптимистический гимн, слова которого, впрочем, потонули в общем гвалте, а распорядители усадили юбиляров на носилки, подложив им мягкие подушечки, после чего замысловато разукрашенные полуголые кавалеры-носильщики подняли их на плечи и процессия тронулась в путь под дикие звуки горна, барабана и все того же недоступного понимания, равно как и нескончаемого гимна.

Старушка, пожаловавшая утром пирог, увязалась за нами и плелась в арьергарде с улыбкой безрассудства на лице, так и застывшей памятником выпитому ликеру. В пыли и грохоте катились мы до самого моря, и отовсюду сбегались поглазеть на нас любопытные, а бойкие ребятишки со своим гомоном сыпали за нами. Гремя цепями, рвались и заходились лаем собаки, выставляя над заборами жутко оскаленные морды. Но куда потешнее серьезности запевал и даже переодетых в женское платье кавалеров выходило участие старой бабы Лоры в легкомысленной затее юнцов, люди осуждающе качали головами, старики плевались ей вслед, и Лора, угадывая, какую репутацию среди соседей составит ей этот день, протягивала руки закрыть лицо и от стыда определенно была готова провалиться сквозь землю. Молодой человек, огромного роста и вымазанный под мавра, устрашающе вращал белыми глазами и размахивал над чествуемыми насаженным на палку опахалом. Этой палкой он усмирял руки Лоры всякий раз, едва ею слишком овладевала стыдливость, а она покорно рассыпалась в благодарностях и точила рассеянные улыбки.