Прощание с миром

Подъехали к шестнадцатиэтажному нашему дому и поднялись на наш тринадцатый этаж... Сразу же я подвел Вовку к окну. С высоты Ленинских гор и с высоты дома, как из самолета, видна вся Москва. Вовка внимательно, долго глядел. Потом улыбнулся, ничего не сказал.

Пошел осматривать квартиру, вертел краны. Потом мылся в

ванной, плескался и только ухмылялся про себя...

Назавтра Вовке показывали Москву. Вернулся он усталый. Яждал от него рассказов о впечатлениях, но он молчал. И я не выдержал — спросил, что он видел, был ли оп в Кремле.

— А, ничего...— протянул Вовка.

— Как так ничего!—удивленно вскричал я.— А царь-пушку разве не видел?

— Видел...

— Так что же ты! Царь-колокол видел?

Да, он видел и царь-колокол.

— Понравилось?— спросил я у него нетерпеливо.— Правда, какой большой?

— Да-а,— сказал он, глотая слезы,— угол один отбит...

И тогда я понял, что Вовку ничем не прошибешь.

И еще я вспомнил, что и сам был таким.

ПОД ДЕРЕВОМ

Яприехал в Гагры, только-только приехал, не успел еще оглядеться, шел по улице и вдруг увидел одного маленького мальчика. Он сидел на тротуаре, у меня на дороге, и был весь голый. Маленький такой толстый голыш с белой маленькой челочкой. Яуж хотел было обойти но он поднял на меня сном синие, смеющиеся глаза и сказал:

— Дяденька, достань мне мушмулу!

Япосмотрел на него так глупо и спрашиваю:

— Какую тебе, зачем?

Только-только приехал, ничего еще не знаю.

Он посмотрел на меня с удивлением и сказал:

— Чтобы я кушал...

Удивился, должно быть, что такой непонятливый человек попался.

Япосмотрел наверх, действительно надо мной, над этим тротуаром, висели такие маленькие плоды, желтенькие такие ягодки, мне; незнакомые. Что мне оставалось делать! Оглядываюсь на хозяйские окна и опасливо лезу на забор, чтобы достать одну такую ягодку.

— И Тане,— сказал он, протягивая руку к ягоде.

Какой такой еще Тане? Где она, эта самая Таня? Я

ее совершенно не заметил вначале. Действительно, сидит, оказывается, такая в сторонке, маленькая еще совсем, должно быть, подружка его. Сидит и молчит!

Сорвал я и Тане. А что было делать! Пришлось и Тане сорвать.

Он поглядел, как я сорвал эту ягодку Тане, и, поглядев на меня все теми же смеющимися глазами, сказал:

— Еще!

А ну тебя, парень! Ядавай скорей убегать от него...

А ведь ждал сидел, сидел на этом тротуаре и меня высматривал. И к тем, что ростом были пониже, не обращался. Ждал, пока я подойду.

САШКА

Здесь же, в Гаграх, на пляже, познакомился я в те дни с еще одним мальчиком, лет, я думаю, одиннадцати... Он часто приходил к нам на пляж, к скале, здесь стоящей, со своими удочками, но рыболовничал как-то не охотно, всё больше лески развязывал, которые у него были все в узлах. Я, должно быть, спросил у него однажды, как у него идут дела, ловится ли что-нибудь. С этого, я думаю, и началось наше знакомство. Был он сильно конопатый, но не рыжий, как следовало бы ожидать. Голова у него была вся черная. Должно быть, отцом его был грузин. Я, разумеется, ни о чем таком его не расспрашивал, знал только, что зовут его — Сашкой.

Одет он был кое-как, в отличие от детей местных, которые тоже появлялись здесь, на пляже. Неухоженный какой-то, заброшенный, далее не всегда и умытый. Но чем-то он мне очень понравился, глаза были чистые.

Однажды, когда мы сидели тут, на берегу, я, взяв палочку и посмотрев на него, написал на песке: «Сашка...» Он испугался, решил, как видно, что я напишу что-нибудь плохое, не хорошее, может быть, даже «Сашка дурак», а я взял и написал: «Сашка — хороший парень»... Он заулыбался, обрадовался и стал, по своей привычке, заглядывать мне в глаза. Очень был рад!

Япотом еще писал что-то, но он уже не читал, не хотел, и стирал, не глядя, боялся, должно быть, что я все-таки обману его и напишу что-нибудь другое, взамен того, что написал в первый раз.

Так он от меня и не отходил целый день. Должно быть, ему, маленькому, не часто говорили такие слова.

СЫН

Яшел по набережной, по краю пляжа, слушал, как там, за пёстро раскрашенными ларьками, погромыхивал прибой. Впереди меня шли двое: мальчик и взрослый. Мальчик, он с белой челкой, с головой, стриженной наголо, все время оглядывался, все время гнул голову куда-то вбок...

Вот, прямо на дороге у нас, высокая железная коляска. На ней стеклянные трубки всех цветов и прыскающий крап.

— Пап, купи поды с сиропом... услышал я голос мальчика.

Но рука отца уже ведет мальчика дальше. Отец высокий, и ему, маленькому, идти с ним неудобно. Идет он как-то боком. И оттого что он весь перегнулся, он идет и прихрамывает.

Все горит, все сверкает и радует. И золотой этот пляж, и эти тонкие, направленные вверх струи, и крупная, белая, покрытая налетом соли галька, хрустящая под ногой.

Нет, никогда бы оп так не торопился, если бы он шел один!

Или вот этот дядя, продающий рыбок. Как медленно плывут они в зелено-желтом, пронзенном солнечным лучом аквариуме. Это настолько интересно, что мальчик останавливается. Но та же рука взрослого тянет его вперед.

— Пап, купи красную рыбку. Хоть одну...— доносится до меня.